Том 5. Дар земли

Ярулла недоуменно посмотрел вслед мастеру, продолжая скудный завтрак: рядом на чистой тряпочке застывшая вареная картошка в мундире, соль в спичечном коробке, луковица, ломоть черного хлеба. Второй день держится вахта на буровой: закружила, зашумела метель — все заволокла белой мглою, занесла дороги сугробами — не проберешься домой и смена не едет. А тут работа не ладится: попалась каверна, и как в бездонную прорву уходит глинистый раствор. Чтобы забить подземную брешь, буровики бросали в скважину мерзлую землю, солому, охапки хвороста, а она без конца глотала все жадным зевом. Бурение застопорилось.

— Что ни брось, слопает! Вот оказия! — дивился Илья Климов, заглядывая в круглый черный колодец. — Проскочу и я без задержки, коли прыгну. Заглотнула бы, не подавилась, истинный бог!

— Крупнее тебя куски глотает, да не давится. Отойди, не юли! — Самедов, оттолкнув верхового, сунул в жерло скважины тяжелую вязанку прутьев, послушал, как с громким шорохом рванулась она вниз, и сердито покосился на Яруллу.

— Хватит рассиживать, начинай проработку!

Ярулла завернул в тряпицу оставленный на всякий случай кусок хлеба и направился к лебедке, стуча сапогами по обледеневшему полу.

Ноги у него озябли. Со вздохом вспомнив о валенках, лежавших в будке, он занял пост у тормоза и взглянул вверх, где мельтешил в косо летевшем снегу Илья Климов — даже подумать боязно о том, как он карабкается по крутым лестницам в морозную хмурь неба.

— На ветру больше сорока градусов, — заметил вслух Ярулла. — Если бы не согревались в работе, замерзли бы, как воробьи.

Заревел ротор, глинистый раствор снова заструился по желобам вокруг подножия вышки. Наконец-то!

Потом Джабар Самедов встал к тормозу у пульта управления, а Ярулла подменил заболевшего рабочего, который пошел греться в будку.

Одолевает усталость — домой бы, домой! Наверно, жарко натопила печь Наджия. Маленький Равиль в суконных ичигах вьюном вьется на нарах, минуты не полежит спокойно. Пробовали бечевкой привязывать его за поясок, но он чуть не удавился, теперь удерживают на постели полотенцем. Скоро еще родится сын или дочь. С детишками трудно, но жизнь становится интереснее.

— Вот живешь один, да? А вдруг будто разделишься на несколько человек и каждого будешь жалеть пуще самого себя, — сказал как-то Ярулла Наджии.

— Об этом и в Коране говорится, — благоговейно отозвалась жена.

Она ничего не требует; даже хорошего платка не может купить ей муж взамен того, что унес мулла, но ни одного злого слова или упрека не слетает с ее губ. Другая мать наверняка отшлепала бы Равиля: такой младенец выведет из терпения и святого, а Наджия терпелива на редкость.

«Хорошая она, работящая, добрая. Все для меня, для ребенка, сама лишнего куска не съест».

Однако, признавая достоинства своей супруги, Ярулла, не желая того, продолжал думать о Зарифе. Но чем больше тосковал, тем сдержаннее вел себя при встречах с маленькой трактористкой.

Как будто правильную линию проводит он в жизни, отчего же Джабар Самедов все время придирается к нему?

«Телятиной обозвал!»

Вместе с другими рабочими Ярулла долбил ломом заготовленную навалом мерзлую глину, помогал таскать ее на носилках в глиномешалку. Точно белье на веревке, колыхался в сумерках белый пар над ямой — амбаром: труба с горячей водой, проложенная от котельной, нагревала глинистый раствор. Будь он не ладен, сколько с ним возни! Лом казался все тяжелее, вырывался из рук. Пот холодил затылок. От бессонницы и усталости гудело в голове, а поясница ныла, как у старой бабки.

— Но-но! Поворачивайтесь! — гремел голос Самедова, и невольно бодрее становилось от этого свойского окрика.

46

— Совсем взбесилась погода! Не дождемся смены и сегодня. — Джабар осторожно потер варежкой щеку, прихваченную морозом. — Где-то люди обедают, ужинают, чаи распивают, а мы вечно, как вороны, всухомятку пробавляемся. Хотя и ворона черствую корку не станет клевать: не в луже, так в корыте размочит. Стало быть, нам хуже всех.

Самедов ворчал, но странное оживление светилось в его глазах. Ярулле даже показалось, будто мастер опять навеселе, но где он успел перехватить? Вряд ли кто-нибудь побежит за водкой в такую непогодь!

Третья ночь на вахте была еще труднее: люди изнемогали от усталости, но только перед рассветом, когда затих на минуту рев бурана, донесся шум трактора — пробивалась на буровую смена.

Мутно желтели сквозь снежную замять фары трактора, нырявшего в сугробах. Как он нашел в такую метель дорогу к вышке, затерянной среди степных увалов: еле мерцает звездочка фонаря, горящего на ее вершине, не разглядишь и вблизи.

Но добрался трактор, подтащил крытые сани к будке, куда по очереди бегали отогреваться буровики, — прибыла смена и еду привезли, даже спирту по сто граммов на душу. Около десяти часов блуждали по степи, израсходовали все горючее; в одну и ту же деревню два раза заезжали. Кое-кто пообморозился малость. А тракторист… Окруженный шумной ватагой, натискавшейся в будку, словно спит он, стоя, неподвижный, как в коробе, в распахнутом негнущемся тулупе с высоко поднятым воротником.