Том 5. Литургия мне

– Понимаю всю неловкость моего возвращения после того, что здесь было. Но я люблю вас, Людмила, и мне тяжело расстаться с вами так. Вы меня спрашивали, я пытался уклониться от ответа. Я подумал и решил рассказать вам. Слушайте и судите сами. Вечером после битвы я проходил, исполняя возложенное на меня поручение, по проселочной дороге. Со мною было несколько соадат. По сторонам дороги было много убитых. Наши санитары убирали раненых. Вдруг мы услышали револьверный выстрел и мимо уха моего прожужжала пуля.

Все это Шпрудель рассказывал сухим и монотонным голосом, словно отвечая заученный урок. Впечатление неправды и неискренности его слов было так велико, что Людмила чувствовала, как ее щеки горят от стыда.

Меж тем Раиса тихо подошла к столу, выдвинула ящик, – так, одного из двух револьверов нет. Она шепнула Уэллеру:

– Ричард, не спускай с него глаз, – у него в кармане револьвер.

Уэллер молча кивнул головою.

Шпрудель продолжал свой лживый рассказ:

– Стрелял раненый русский. Мои солдаты были возмущены предательским выстрелом. Один из них бросился к стрелявшему. Я крикнул: «Стой!» Но усердный солдат уже окончил свое дело, и когда я подошел, он вынимал свой штык из тела убитого. Я наклонился и к великому ужасу моему узнал вашего брата. Я был потрясен до глубины моей души. Все это совершилось так быстро.

– И это был Сергей? – спросила Людмила. – И он стрелял в вас? Раненый, лежа на земле, он выстрелил вам в спину?

– Да, – отвечал Шпрудель, – я же вам говорю.

– Вы лжете! – закричала Александра.

Людмила подошла к Шпруделю. Глаза ее горели ненавистью и презрением, когда она говорила:

– О нашем брате, с которым мы вместе выросли, чистую душу которого мы так знаем, вы говорите нам эту ложь! О, господин лейтенант, до этой минуты в моем сердце было еще сожаление о невозвратном, теперь я вас презираю. Вы – подлый и жестокий!

Лицо Шпруделя исказилось отвратительною гримасою злости. Он закричал неистовым голосом:

– Так умри же, мечтательная дура!

Выхватил из кармана револьвер и выстрелил в Людмилу, целя ей в грудь. Но Раиса и Уэллер во время бросились к нему. Уэллер ударил его здоровою рукою по руке, и пуля ударилась в пол. Револьвер выпал из рук Шпруделя. Раиса быстро нагнулась и подняла револьвер. Уэллер крепко держал Шпруделя за руку, но Шпрудель и не думал сопротивляться. Он стоял, опустив голову, и мрачно озирался исподлобья. Уэллер сказал:

– Екатерина Сергеевна, надо послать девушку за людьми.

Горничная прибежала на звук выстрела и с испуганным лицом стояла в дверях.

Раиса сказала решительно:

– Нет, мама, никого не надо звать. Этот человек сделал все злое, что мог. Теперь он, как змея, лишенная жала.

– Да, отпустите его, – презрительно сказала Людмила.

Уэллер выпустил руку Шпруделя. Шпрудель поднял голову и смотрел на всех злобно и недоверчиво.

– Какое странное великодушие! – хриплым голосом бормотал он. – Я хотел вас убить, отчего же вы не тащите меня в суд?

Екатерина Сергеевна подошла к нему и сказала:

– Моя дочь вас прощает. Прощайте, господин Шпрудель.

Шпрудель злобно усмехнулся, тяжелым взором окинул всех и медленно вышел.

– Ну вот и кончилось! Ну вот и кончилось! – повторяла бледная Людмила, смеясь и плача.

Слепая бабочка^*

Жена умного человека^*

I

Когда Николаю Ивановичу Складневу исполнилось тридцать лет, он нашел, что ему чего-то недостает. Обдумавши внимательно свое положение холостого человека, получающего достаточное и на двоих жалованье, он решил, что ему пора жениться. И с того часа, как решение было им принято, он в разговорах со своими знакомыми развивал эту мысль со свойственною ему убедительностью. Недаром же он был учитель, – он любил и умел поговорить, преимущественно на умные темы.

Складневу казалось, что он красив и умен. В этом убеждало его зеркало. Немножко кривое, но все же недурно отражало интеллигентное лицо и пряди темно-русых волос на чрезвычайно умном лбу.

Его приятель, чиновник контрольной палаты, Никодим Матвеевич Сетьюловский говаривал ему басом:

– Ты, Колюхан, человек головной, мозговик, лоб-человек. Я люб-человек, наш управляющий лов-человек, а ты, брат Колюхан, лоб-человек.

Складнев поправлял очки, смотрел самодовольно и говорил:

– Ума в себе я не отрицаю. Ложною скромностью не заражен и против очевидности спорить не стану, – не нахожу нужным. Но в определении основной черты моего характера, ты, дружище Никовеич, ошибаешься. Если бы я был таков, я бы не ходил с тобою в такие места.

Такие места – какой-нибудь трактирчик, чистая половина.

Складнев говорил:

– Я – человек увлекающийся. Теперь я учитель, а в будущем году, может быть, я в Аддис-Абебе на розовых слонов охотиться стану. Ты меня, Никовеич, еще не знаешь.

Сетьюловский улыбался, облизывал толстым и красным, из-за красных и толстых губ, языком сероватую на черных густых усах пивную пену и говорил упрямо:

– Нет, Колюханчик, ты рассудочно натаскиваешь на себя увлечения. Ты – дипломат, хитрюга, проныра, лобовик. Тебе прямая дорога в министры заграничных финансов.