Том 5. Мы — на острове Сальткрока

— Подумать только, а я все плачу и плачу, — сердито повторила она, растирая кулачками слезы.

Она вспомнила все, что передумала за эти несколько ужасных часов. И она ошиблась. Боцман и не думал травить овец, будь их там хоть целый десяток. Он и на этот раз вел себя как добрый пес. Но кое-что она все же решила правильно, и впредь все будет честно, как было и раньше, до тех пор, пока не появился Мосес и все не полетело вверх тормашками.

Да, Мосес! Как там ему живется в его сарае? Внезапно она вспомнила и о Юкке. А Пелле, бедняга Пелле, почему бы ему тоже не радоваться вместе с ней? Все теперь должны радоваться.

Конечно, Пелле обрадовался, услыхав, что Боцман не виноват. Обрадовался он настолько, насколько вообще мог радоваться в своем отчаянии. Он горевал о Боцмане не меньше, чем о своем кролике, и какое утешение узнать, что не Боцман задрал Юкке.

— Мне гораздо легче, что это не Боцман, — сказал он Мелькеру. И, отвернувшись, добавил упавшим голосом: — Хотя Юкке, наверное, все равно, кто это сделал.

Ночью ему приснился Юкке, живой Юкке, который прискакал к нему за листьями одуванчиков. Но снова настало утро, и никакого Юкке больше не было. Даже его клетки не осталось. Юхан и Никлас убрали ее подальше с глаз Пелле. Братья любили Пелле и старались утешить его подарками. Он получил от них небольшую модель яхты, а Юхан дал ему в придачу свой старый складной нож. Пелле был до того тронут добротой братьев, что сердце у него разрывалось от благодарности, но все же утро было для него печальным. Пелле думал: неужто он всегда будет так горевать, а если всегда, то как выдержит он все предстоящие ему годы жизни?

Вечером они похоронили Юкке на выгоне Янссона на небольшой прогалине меж берез, поросшей цветами и высокой травой.

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЮККЕ

Пелле сам придумал надпись и вырезал ее еще дома на деревянной дощечке. Сейчас, стоя на коленях, он обкладывал дерном могилку Юкке, а Чёрвен со Стиной и Боцманом наблюдали за его работой. Конечно, Юкке будет здесь хорошо; над ним расцветут цветы камнеломки, и черные дрозды, как и сегодня, будут петь ему по вечерам свои песни. Чёрвен и Стине тоже захотелось петь. На похоронах всегда поют. Много раз хоронили они мертвых птичек и всегда при этом пели одну и ту же песенку. Сейчас они пели для Юкке:

Мир — это остров печали,Не успел свой век прожить,Тут и смерть пришла…

— Нет, хватит петь эту песенку, — быстро сказала Чёрвен.

Что с Пелле? Почему он плачет? Раньше он не плакал, а теперь вот сидит к ним спиной на камне, и они слышат негромкие судорожные всхлипывания. Девочки растерянно взглянули друг на друга, а Стина встревоженно спросила:

— Может, он плачет оттого, что мир — это остров печали?

— Но это же не так, — сказала Чёрвен и крикнула: — Ну хватит, Пелле, мир — это не остров печали, это мы просто пели так для Юкке.

Чёрвен не желала видеть ничьих слез. Во что бы то ни стало надо развеселить Пелле, и она вдруг поняла, что для этого нужно сделать.

— Пелле, я что-то тебе подарю, если обещаешь больше не грустить.

— Что? — хмуро спросил Пелле, не поворачивая головы.

— Я подарю тебе Мосеса.

Тут он обернулся, все еще заплаканный, и недоверчиво посмотрел на Чёрвен.

— Я подарю его тебе насовсем, — заверила мальчика Чёрвен.

И впервые с того самого горестного часа, когда исчез Юкке, Пелле улыбнулся:

— Какая ты добрая, Чёрвен!

Она кивнула:

— Да, я добрая. И потом… у меня есть Боцман.

Стина усмехнулась:

— Ну вот, опять мы все со зверюшками. Но надо пойти и рассказать об этом Мосесу.

Все с ней согласились. Мосес должен знать, кто теперь его хозяин. И потом, надо же его, беднягу, накормить.

— Прощай, миленький Юкке, — нежно сказал Пелле и, ни разу не оглянувшись, помчался прочь.

Пелле словно подменили. Он стал буйным, радостным и бесшабашным, он прыгал и скакал всю дорогу до самого Мертвого залива, а под конец бросился на землю и кубарем покатился по склону к лодочным сараям.

— Ты что, радуешься, что Мосес теперь твой? — спросила Чёрвен.

Пелле немножко подумал.

— Не знаю… может быть. Видишь ли, очень грустно быть грустным, и долго этого никак не выдержать.

— Погоди, увидишь Мосеса — еще больше повеселеешь, — сказала Чёрвен, отворяя дверь в лодочный сарай.

Ошеломленные, они остановились на пороге и уставились в пустоту. Мосеса не было. Он исчез.

— Удрал, — нашлась Чёрвен.

— Да, удрал. И сам закрыл за собой дверь на крючок? — съехидничал Пелле.

— Мосес не удрал. Его кто-то утащил.

Чёрвен повернулась к Стине:

— Кто-нибудь видел тебя, когда ты шла сюда вчера?

Стина немножко подумала:

— He-а, никто. Разве что Вестерман. Но он хотел только послушать про Красную Шапочку.

— Тебя кто хочешь облапошит, — сказала Чёрвен. — У, этот Вестерман, разбойник!

Чёрвен так пнула ящик Мосеса, что он грохнулся о стену.

— Я ему покажу! Вестерман, этот вор, застрелить его мало! — не помня себя от гнева, кричала она.