Астрид Линдгрен

Собрание сочинений в 6 т. Том 4. Мио, мой Мио!

Мио, мой Мио!

(Перевод Л. Брауде и Е. Паклиной)

И день и ночь в пути

Слушал кто-нибудь радио пятнадцатого октября прошлого года? Может, кто-нибудь слышал сообщение об исчезнувшем мальчике? Нет? Так вот, по радио объявили:

«Полиция Стокгольма разыскивает девятилетнего Бу Вильхельма Ульссона. Позавчера в шесть часов вечера он исчез из дома на улице Уппландсгатан, тринадцать. У Бу Вильхельма Ульссона светлые волосы и голубые глаза. В тот день на нем были короткие коричневые штаны, серый вязаный свитер и красная шапочка. Сведения о пропавшем посылайте в дежурное отделение полиции».

Вот что говорили по радио. Но известий о Бу Вильхельме Ульссоне так никогда и не поступило. Он исчез. Никто никогда не узнает, куда он девался. Тут уж никто не знает больше меня. Потому что я и есть тот самый Бу Вильхельм Ульссон.

Как бы мне хотелось рассказать обо всем хотя бы Венке. Я часто играл с ним. Он тоже живет на улице Уппландсгатан. Его полное имя — Бенгт, но все зовут его просто Бенка. И понятно, меня тоже никто не зовет Бу Вильхельм Ульссон, а просто Буссе. (Вернее, раньше меня звали

Буссе. Теперь же, когда я исчез, меня никак не называют.) Только тетя Эдла и дядя Сикстен говорили мне «Бу Вильхельм». А если сказать по правде, то дядя Сикстен никак ко мне не обращался, он вообще со мной не разговаривал.

Я был приемышем у тети Эдлы и дяди Сикстена. Попал я к ним, когда мне исполнился всего один год. А до того я жил в приюте. Тетя Эдла и взяла меня оттуда. Вообще-то ей хотелось девочку, но подходящей девочки не нашлось, и она выбрала меня. Хотя дядя Сикстен и тетя Эдла мальчишек терпеть не могут, особенно когда им исполняется лет по восемь-девять. Тетя Эдла уверяла, что в доме от меня дым стоит коромыслом, что я притаскиваю с прогулки всю грязь из парка Тегнера[1], разбрасываю повсюду одежду и слишком громко болтаю и смеюсь. Она без конца повторяла: «Будь проклят тот день, когда ты появился в нашем доме». А дядя Сикстен вообще ничего мне не говорил, а лишь изредка кричал: «Эй ты, убирайся с глаз долой, чтоб духу твоего не было!»

Большую часть дня я пропадал у Бенки. Его отец очень часто беседовал с ним и помогал строить планеры. Иногда он делал метки на кухонной двери, чтобы видеть, как растет Бенка. Венка мог смеяться и болтать сколько влезет и разбрасывать свою одежду, где ему вздумается. Все равно отец любил его.

И ребята могли приходить к Бенке в гости и играть с ним. Ко мне никому не разрешалось приходить, потому что тетя Эдла говорила: «Здесь не место для беготни». А дядя Сикстен поддакивал: «Хватит с нас и одного сорванца».

Иногда вечером, ложась в постель, я мечтал о том, чтобы отец Бенки вдруг стал бы и моим отцом. И тогда я задумывался: кто же мой настоящий отец и почему я не вместе с ним и с мамой, а живу то в приюте, то у тети Эдлы и дяди Сикстена? Тетя Эдла как-то сказала мне, что моя мама умерла, когда я родился. «А кто был твоим отцом, никто этого не знает. Зато всем ясно, какой он проходимец», — добавила она.

Я ненавидел тетю Эдлу за то, что она так говорила о моем отце. Может, это и правда, что мама умерла, когда я родился. Но я знал: мой отец — не проходимец. И не раз, лежа в постели, я украдкой плакал о нем.

Кто был по-настоящему добр ко мне, так это фру[2] Лундин из фруктовой лайки. Случалось, она угощала меня сластями и фруктами.

Теперь, после всего, что произошло, я часто задумываюсь, кто же она такая, тетушка Лундин. Ведь с нее-то все и началось тем октябрьским днем прошлого года.

В тот день тетя Эдла то и дело попрекала меня, будто я причина всех ее несчастий. Около шести часов вечера она велела мне сбегать в булочную на улице Дроттнинггатан и купить ее любимых сухарей. Натянув красную шапочку, я выбежал на улицу.

Когда я проходил мимо фруктовой лавки, тетушка Лундин стояла в дверях. Взяв меня за подбородок, она посмотрела на меня долгим странным взглядом. Потом спросила:

— Хочешь яблоко?

— Да, спасибо, — ответил я.

И она дала мне красивое спелое яблоко, очень вкусное на вид.

— Ты не опустишь открытку в почтовый ящик? — спросила тетушка Лундин.

— Конечно, — согласился я.

Тогда она написала на открытке несколько строк и протянула ее мне.

— До свидания, Бу Вильхельм Ульссон, — сказала тетушка Лундин. — Прощай, прощай, Бу Вильхельм Ульссон.

Ее слова прозвучали так чудно. Она ведь всегда называла меня просто Буссе.

До почтового ящика нужно было пройти еще один квартал. Но когда я опускал открытку, то увидел, что она вся сверкает и переливается какими-то огненными буквами. Да, так и есть, буквы, которые написала тетушка Лундин, горели, как на световой рекламе. Я не мог удержаться и прочитал открытку. Там было написано: