Том 6

Немецкая буржуазия развивалась так вяло, трусливо и медленно, что в тот момент, когда она враждебно противостояла феодализму и абсолютизму, она сама оказалась враждебно противостоящей пролетариату и всем слоям городского населения, интересы и идеи которых были родственны пролетариату. Она увидела во враждебной позиции по отношению к себе не только класс позади себя, но и всю Европу перед собой. В отличие от французской буржуазии 1789 года прусская буржуазия не была тем классом, который выступает от имени всего современного общества против представителей старого общества, монархии и дворянства. Она опустилась до уровня какого-то сословия, обособленного как от короны, так и от народа, оппозиционно настроенного по отношению к ним обоим, нерешительного по отношению к каждому из своих противников в отдельности, так как она всегда видела их обоих впереди или позади себя; она с самого начала была склонна к измене народу и к компромиссу с коронованным представителем старого общества, ибо она сама уже принадлежала к старому обществу; она представляла не интересы нового общества против старого, а обновленные интересы внутри устаревшего общества; она стояла у руля революции не потому, что за ней стоял народ, а потому, что народ толкал ее впереди себя; она находилась во главе не потому, что представляла инициативу новой общественной эпохи, а только потому, что выражала недовольство старой общественной эпохи; то был пласт старого государства, который сам не пробил себе дороги, по силой землетрясения был выброшен на поверхность нового государства; без веры в себя, без веры в народ, брюзжа против верхов, страшась низов, эгоистичная по отношению к тем и другим и сознающая свой эгоизм, революционная по отношению к консерваторам и консервативная по отношению к революционерам; не доверяющая своим собственным лозунгам, с фразами вместо идей, боящаяся мирового урагана и эксплуатирующая его в свою пользу; лишенная всякой энергии, представляющая собой сплошной плагиат, она пошла, потому что в ней нет ничего оригинального, она оригинальна в своей пошлости, она торгуется сама с собой, без инициативы, без веры в себя, без веры в народ, без всемирно-исторического призвания — точно старик, над которым тяготеет проклятье, осужденный на то, чтобы извращать первые молодые порывы полного жизни народа и подчинять их своим старческим интересам — старик без глаз, без ушей, без зубов, полная развалина, — такой очутилась прусская буржуазия

после мартовской революции у руля прусского государства.

III

Страница «Neue Rheinische Zeitung» со статьей К. Маркса «Буржуазия и контрреволюция»

Кёльн, 15 декабря. Теория соглашения, которую буржуазия, достигшая власти в лице министерства Кампгаузена, немедленно провозгласила в качестве «самой широкой» основы прусского contrat social {общественного договора. Ред.}

, отнюдь не была пустой теорией; напротив, она выросла на древе «золотой» жизни.

Мартовская революция отнюдь не подчинила суверена божьей милостью суверенитету народа. Она только заставила корону, абсолютистское государство, пойти на сговор с буржуазией, вступить в соглашение со своим старым соперником.

Корона пожертвует для буржуазии дворянством, буржуазия пожертвует для короны народом. При этом условии монархия станет буржуазной, а буржуазия монархической.

После марта существуют только эти две силы. Они служат друг другу в качестве громоотвода революции. Все это, разумеется, на «самой широкой демократической основе».

В этом заключался секрет теории соглашения.

Торговцам маслом и шерстью[107], которые образовали первое министерство после мартовской революции, понравилась их роль — прикрывать обнаженную корону полами своей плебейской одежды. Они испытывали величайшее наслаждение при мысли о том, что получат доступ ко двору и что, отрекаясь скрепя сердце из чистого великодушия от своей суровой римской позы — римской позы Соединенного ландтага, — они принесут в жертву свою былую популярность, чтобы заполнить ею пропасть, которая угрожает поглотить корону. Как важничал министр Кампгаузен в роли повивальной бабки конституционного трона! Сей муж был явно тронут самим собой и своим собственным великодушием. Корона и ее окружение скрепя сердце терпели это унизительное покровительство и делали bonne mine a mauvais jeu {хорошую мину при плохой игре. Ред.} в ожидании лучших времен.

Полуразложившаяся армия, дрожащая за свои должности и оклады бюрократия, присмиревшее феодальное сословие, вождь которого отправился в конституционное путешествие с познавательной целью, легко при помощи нескольких сладких слов и реверансов одурачили bourgeois gentilhomme {мещанина во дворянстве. Ред.}.