том 6

В середине января 1920 года в Весьегонске проходил 2-й уездный съезд работников просвещения и социалистической культуры. Я был тогда председателем исполкома Весьегонского учительского союза. В течение трех дней на съезде обсуждались злободневные вопросы работы и жизни учительства. Рассказывая о культурно-просветительной работе в деревне и городе, многие делегаты жаловались на крайне тяжелое экономическое положение учителей: не хватало хлеба, обуви, мануфактуры. Керосина мы получали лишь по два фунта на целый год. Иногда даже лекции и читательские конференции, а также занятия по ликбезу приходилось проводить при лучине.

Мы видели, что и хлеб, и некоторые другие товары есть на месте. Десятки тысяч пудов зерна и большое количество кожи, например, вывозились за пределы уезда. Местные власти плохо заботились о нуждах интеллигенции, и съезд решил командировать делегата для ходатайства перед центральными органами об улучшении бытового положения учителей.

Ходоком съезд избрал меня. Бережно спрятав наказ своих товарищей, я тронулся в дальний путь и через три дня был в холодной, заснеженной Москве.

27 февраля я направился в Кремль. Во дворец со своим мандатом я прошел свободно. В большом зале во втором этаже проходила конференция работников по внешкольному образованию[200]. Я уже бывал однажды на такой конференции и вошел в зал как свой. В перерыв встретил Н. К. Крупскую, с которой был знаком. Надежда Константиновна внимательно выслушала меня.

— Вам надо поговорить с Владимиром Ильичем, — сказала она.

— Как раз это и есть цель моей поездки, — отвечал я, — но я слышал, что он сейчас очень занят.

Молодая Советская республика, как я узнал, находилась накануне войны с белополяками[201].

— Я все-таки пойду узнаю, когда Владимир Ильич сможет принять вас, — настойчиво проговорила Надежда Константиновна и отправилась в другую часть дворца. Через пять минут она возвратилась и сообщила, что Владимир Ильич примет меня сегодня же, как только закончится у него совещание. Она пригласила меня остаться пока на конференции и принять участие в ее работе.

На повестке дня, помню, стоял вопрос о библиотечном деле. Обсуждали, какими мерами лучше приблизить книгу к рабочему и крестьянину и предотвратить надвигающийся книжный голод. Многие ораторы высказывались за реквизицию частных библиотек. Работая в то время по внешкольному образованию в Весье-гонском уезде, я хорошо знал нужды сельских библиотек. Я уже "втянулся" в обсуждение библиотечной проблемы и даже записался для выступления в прениях, но скоро в зал вошла Л. А. Фотиева, секретарь Совета Народных Комиссаров, и сообщила Н. К. Крупской, что Владимир Ильич освободился и может принять делегата от весьегонского учительства.

Вместе с тов. Фотиевой я пошел через многочисленные комнаты дворца. Москва тогда переживала топливный кризис. Во дворце было холодно. Служащие были одеты в теплое. Всюду за столами кипела работа, и нас как будто не замечали.

Перед кабинетом В. И. Ленина расположен большой светлый зал, весь заставленный столами. Все работники, сидевшие за ними, занимались своим делом. Я на минуту остановился, чтобы достать нужные документы, и посмотрел на часы: было два часа дня.

Затем меня пригласили войти в кабинет. Я прошел в высокие, выбеленные до блеска двери. Владимир Ильич вышел из-за рабочего стола и с приветливой улыбкой сделал несколько шагов по направлению ко мне. Подав руку, он предложил садиться.

Меня сразу поразила простота этого человека. Ни тени смущения не испытывал я и в дальнейшем за все время беседы с ним, и, чем дальше шел разговор, тем более хотелось говорить, говорить свободно и откровенно.

Я изложил суть дела. Выслушав, Ильич задал мне вопрос:

— А как ваши учителя относятся сейчас к Советской власти?

— Смею уверить вас, товарищ Ленин, — сказал я, — что в массе своей учительство никогда не было против Советской власти. Мы честно служим народу.

В то же время я рассказал о непорядках, которые были в уезде. Неоднократным кивком головы и словами: "Да, да… верно…" — Владимир Ильич подбодрял меня.

— Многие интеллигенты еще не пришли к нам, — задумчиво проговорил он. — Теперь, когда Колчак разгромлен, мы можем вплотную взяться за мирную работу. От негодных коммунистов обязательно будем освобождаться.

Потом он спросил:

— Учителя теперь получают декреты?

— Да, получают, — отвечал я, — и в настоящий момент у учителя, работающего в деревне, в декретах большая потребность: крестьянин доверчиво и охотно идет к учителю за тем или иным советом или разъяснением. Отдел народного образования совместно с Весьегонским уисполкомом, имея это в виду, приступил к распространению декретов в печатном виде по всем школам уезда. Учителя являются непосредственными проводниками их в жизнь. Сознание крестьянина понемногу проясняется, и жизнь входит в свои берега. Но беда в том, что вследствие тех или иных обстоятельств распоряжения центра и декреты не всегда на местах выполняются.

— Скажите, книжечка Тодорского[202] ведь это о Весьегонском уезде написана? — спросил Ильич.