Том 6. Письма 1860-1873

Однако сегодня я собираюсь принять первую ванну, со всеми вообразимыми предосторожностями и пробыв в ней не более десяти минут. — Я сообщаю тебе все эти скучные подробности только для очистки совести, ибо, на мой взгляд, суета вокруг убогой ветоши выглядит в такой момент крайне смехотворно. То, что сейчас творится, похоже на сон. — Французы не лучше австрийцев сопротивляются неуклонному восхождению прусской звезды^*. Судьба Франции поставлена в зависимость от исхода единственного сражения, которое, может быть, разворачивается в настоящий момент. Древний Барбаросса^*, уже отверзший вежды, готов выйти из своей пещеры, а империя Наполеона III готова ретироваться туда, дабы освободить место Германской империи, — и почти все это сделалось меньше, чем за неделю. — Протираешь глаза и спрашиваешь себя: сплю я или бодрствую?..

Посылаю тебе письмо твоего брата, которое, как ты понимаешь, глубоко меня тронуло и которое ты с удовольствием прочтешь. Я буду очень огорчен, если вернусь в Россию, не свидевшись с ним… А вот Дарьино письмецо, тоже мною прилагаемое, меня мало обрадовало, до того мне опротивело это кружение по свету

любою ценой, это упорное прокладывание маршрутов вопреки всему^*, и даже, если понадобится, по руинам мира, с единственной заботой о своем маленьком удовольствии самого что ни на есть мелко эгоистического свойства. В этом есть что-то откровенно жалкое, что-то от старого девственника в кринолине… Однако, чем же занимаюсь я сам, как не починкой ветхого рубища? Но ты должна засвидетельствовать, что я взялся за нее отнюдь не по своей воле. — Впрочем, Тёплиц — очаровательное место. Я устроился по соседству с Павлом Мельниковым^*, очень уютно. В обществе недостатка нет. Здесь братья Мухановы^*

, всячески меня обхаживающие, чета Потаповых, с которыми я часто вижусь, графиня Ферзен, Шуваловы, приезжающие сегодня вечером из Карлсбада, где их едва не смыло наводнением, и проч. и проч. Мне, для моего маленького удовольствия, недостает лишь спокойствия за тебя. Ибо после рокового 11 июля^* я не получил от тебя ни одного слова, кроме как по телеграфу, никакого свидетельства о твоем состоянии… Вот что гнетет. —

Обнимаю Мари, и да хранит вас обеих Господь.

Аксаковой А. Ф., 31 июля/12 августа 1870^*

202. А. Ф. АКСАКОВОЙ 31 июля/12 августа 1870 г. Тёплиц

Toeplitz. Ce 31 juillet/12 août

Ce qui se passe sous nos yeux n’est plus de la réalité. C’est comme la représentation scénique d’un grand drame, conçu et arrangé dans toutes les conditions de l’art. Tout est si clair, si bien motivé, si conséquent. On croit lire sur l’affiche quelque titre connu: Le Fourbe puni

, ou quelque chose dans ce genre… D’autre part, la portée des événements échappe à toutes les appréciations humaines.

Il y a juste huit jours que la guerre est commencée, et voilà déjà le sort de la France réduit aux chances d’une seule bataille qui se livre, peut-être, en ce moment. Et il ne s’agit pas moins que de la chute, de la chute flagrante et évidente d’un pays, d’une société, d’un monde entier, tel que la France^*. On croit rêver.

Voilà d’abord l’armée française, qui a toujours été considérée comme quelque chose de hors ligne et de supérieur, qui ne resiste pas mieux que des Autrichiens^* à l’ascendant des armées .[64] Voilà l’invasion retournée, le sol de la France envahi, la capitale, Paris, déclaré en état de siège, la patrie déclarée en danger et l’Impératrice Eugénie s’offrant, comme une seconde Jeanne d’Arc, en crinoline, à prendre en mains le salut de la France^*. C’est ce mélange du grotesque, se mêlant aux événements les plus tragiques, qui a toujours été l’indice des grandes choses, des destinées qui s’achèvent.