Том 6. Письма 1860-1873

On a été généralement satisfait de la nomination du Cte Tolstoy^*. Mais en égard à l’immensité de la tâche et à la diversité d’aptitudes qu’elle suppose — on voudrait le voir renforcé et comme doublé par quelque capacité hors ligne. Et à cette occasion beaucoup de personnes tournent les yeux vers Самарин…^* Ce serait là une bien précieuse acquisition.

L’affaire Katkoff est toujours brûlante…^* L’immense majorité lui est acquise. Personne ne veut admettre la possibilité de voir son journal cesser… Mais aussi ses meilleurs amis, et je suis assurément du nombre, déplorent l’emportement de ce bouillant Achille qui, pour faire pièce à Agamemnon-Valoujeff, est tout disposé à sacrifier les Grecs…^* Voilà un souvenir

classique qu’il serait fort à propos de lui rappeler, fût-ce même à titre d’avertissement.

Au revoir, à bientôt, ma fille, j’embrasse tout le monde.

Перевод

Здесь по-прежнему только и разговоров, что о покушении 4 апреля^* и о том, чем оно может быть чревато… Расследование, по словам Муравьева^*, идет быстро. — Но что оно выявит? — Заговор, какое-то тайное общество, с которым предстоит разобраться и покончить? Или же просто веяние отвратительного духа, царящего в некоторых кругах? — веяние, безусловно, очень опасное и грозящее вылиться в нечто еще более опасное в результате мер, которые могли бы быть приняты для расправы над ним.

Все приветствуют назначение графа Толстого^*

. Но учитывая необъятность и многосложность стоящей перед ним задачи, хотелось бы, чтобы его способности были подкреплены и как бы удвоены способностями другой неординарной личности. В связи с этим многие обращают взоры к Самарину…^* Он бы тут подошел как нельзя лучше.

Интерес к делу Каткова не остывает…^* За него громадное большинство. Никто не хочет допустить мысли, что его газета прекратит существование… Но именно поэтому лучших его друзей, к числу коих, конечно, принадлежу и я, огорчает непримиримость этого обуянного гневом Ахилла, который в стремлении навредить Агамемнону-Валуеву готов пожертвовать греками…^* Вот классический пример, о котором сейчас самое время ему напомнить, хотя бы в виде предостережения.

До скорого свидания, дочь моя, обнимаю всех.

Георгиевскому А. И., 16 апреля 1866^*

73. А. И. ГЕОРГИЕВСКОМУ 16 апреля 1866 г. Петербург

Петерб<ург>. 16 апреля 1866

Пишу к вам несколько строк, друг мой Ал<ександр> Иваныч. — Третьего дня известились мы по телеграфу из Парижа, что в послед<нем> заседании Конференции мы одержали верх над Францией à la suite d’une discussion bien irritante.[23] Иностр<анный> принц устр<анен> — и разъединение Княжеств делается теперь более чем вероятным^*

. Это личное торжество для Горчак<ова>.

Вчера вечером был я у Муравьевых. — На каждом шагу препятствия. Трепов до сей поры еще не назначен — потому только, что не приискали еще места для Анненкова, а между тем каждая минута дорога^*. Князь Суворов срамит князя Долгорукова за его малодушие и выставляет в пример и укор ему свое собственное самоотвержение^*. Состав полиции до того ненадежен, что государь предоставил Муравьеву заменять полицейских нижними чинами гвардии при содействии в<еликого> кн<язя> Ник<олая> Ник<олаевича>, который, как мне известно, выказывает много усердия. — С другой стороны, в администр<ативной> сфере недоброжелательство к Мур<авьеву> — общее, без различия партий и мнений. Всем колет глаза его исключительное положение^*. Граф П. Шувалов уже о сю пору говорит о привычке Муравьева превращать муху в слона ради своей популярности. Стремление же этих господ с самого начала было — убедить самих себя и публику, что все дело — отдельный факт студента-мономана. Муравьев же утверждает, что уже теперь он имеет в руках доказательства существования обширного заговора, нити которого идут за границу, — но до сих пор польский элемент еще не выказался, хотя он и чувствуется во всем. — Положение страшно трудное. Главная трудность в том, как и где провести черту между словом и делом — между стихийною силою мысли и мнения и уже зародившимся положительным политическим фактом — и в особенности избегнуть поползновения — за неимением факта — обратить полицейские репрессивные меры противу неуловимой стихии мысли. Вот где опасность — попасть опять нечаянно в колею николаевских реакций. Насильственным подавлением мысли — даже и в области нигилистических учений — мы только раздражим и усилим зло — пошлая, избитая истина и, однако, вечно устраняемая в применении. — Если чье влияние может предупредить эту беду, так это, конечно, «М<осковские> ведомости» — они побороли Головнина^*, большая заслуга. Это было растление мысли — но и гнет мысли оказался бы столько же пагуб<ен>.

Ф. Тчв