Том 6. Под солнцем тропиков. День Ромэна

– Э… чего там! Пойдемте. Я сейчас выступлю, и вы все поймете. Если нужно будет… наверно, нужно… – он взглянул поверх очков с комично-горькой миной, – выступайте после меня. Сейчас там ораторствует ба-альшой прохвост. Слышите, пожинает лавры…

Разгоряченные потные лица. Гул роящегося гигантского улья. Духота и завесы табачного дыма. На трибуне жестикулировал горячо и бросал в публику злобные обвинения против администрации, фабкома и поставивших их человек с длинными волосами, зачесанными назад, с изрытым оспой лицом и с папироской за ухом.

– Конторщик наш… прохвост… – повторил предфабкома, светясь улыбкой.

Ромэн сел за длинный стол на сцене, где уже сидели пять человек, и сейчас же почувствовал, что он снова голоден, голоден, как после длительной острой болезни. «Глупость сделал… Нужно было купить больше колбасы и не спать в трамвае, не спать, а есть…»

Стараясь вникнуть в смысл обвинений оратора, бессознательно уперся в изъеденный профиль его неподвижным взглядом черных навыкате глаз. Оратор, вздрогнув, обернулся, скривил побледневшее лицо и сразу поплел невесть что о чеке, о кожаных куртках с наганами, о невинных жертвах.

– Вот прохвост! – шептал на ухо предфабкома, поместившийся рядом.

Несколько раз оратор делал движение рукой, словно желал стереть с лица своего примерзший взгляд Ромэна. Наконец, смешался и кончил под значительно меньший гул одобрения.

У Ромэна кружилась голова от духоты и обострившегося голода. Несмотря на это, он еще до выступления предфабкома понял всю несложную подоплеку, на которой беззастенчиво базировался в своей демагогии конторщик. Дело касалось нескольких пар обуви, которую должны были получить рабочие и которую, вот уже три месяца, почему-то не получили. Конторщик имел сильное влечение в фабричный комитет, не брезговал средствами и для своего выступления выбрал удачный момент. Но Ромэн заметил, что большая часть собрания не выражала восторгов во время его демагогической речи и лишь изредка мрачно гудела, отзываясь исключительно на слова, посвященные злобе вечера.

«Ерунда, – решил Ромэн, вспоминая обеспокоенное лицо завагитом горкома, – дело не стоит больших хлопот».

В следующие минуты ему пришлось изменить свое мнение.

Выступил «фортелист» – улыбающийся человечек, и зал с первых же его спотыкающихся слов загорелся огнем обструкции. Председатель собрания с трудом восстанавливал тишину.

Добродушно и нескладно предфабкома объяснял причины неполучения обуви. В общем – очень неубедительно. Выходило, что обувь и получена и не получена, – своеобразная фортелистская диалектика. Конторщик, укрывшийся в задних рядах и поддерживаемый кучкой единомышленников, выкрикивал ядовито:

– Представитель советской власти! Долой! Вон!.. Семейку свою обуваешь!..

Улыбающемуся оратору не дали договорить, смяв слабый огонек его красноречия смерчем негодования.

Подошел к пюпитру, заменявшему трибуну, Ромэн. Выждал, когда зал утихомирится; это он делал лучше, чем говорил. Затем выпил воды, потому что внезапно поднялась икота.

Говорил с усилием, будто ворочал глыбы, а не слова. Все время боялся предательства со стороны желудка. Разделался при помощи увесистых корявых слов с конторщиком. Вывел его на свежую воду. Затем обратился к аудитории. Не стыдя, не увещевая, спокойно, с паузами рисовал ей картину, как из-за жалкой пары обуви громадный коллектив, целая фабрика получает дурную славу на всю Республику, на весь Союз, быть может. Как злобно-радостно и жадно подхватывают враги советской власти каждое недоразумение, каждую размолвку в среде рабочих, и из глупого недоразумения растет и ширится чудовищная сплетня, дурманящая головы европейских рабочих.

Через полчаса в зале слышно короткое, сдерживаемое дыхание сотен грудей. Но стоило Роману упомянуть имя предфабкома, буря разражалась с новой силой.

«Кажется, здесь два прохвоста, – подумал Ромэн, – один – громкий, другой – тихий». И обещал собранию завтра же разобраться в личности «благодушного» лобастого человечка.

Закончил под дружные аплодисменты, – бледный, едва держась на ногах.

Но этим его испытания не исчерпались. Захотел реабилитировать свою личность конторщик. Взял слово:

– Товарищи, меня здесь обозвали чуть ли не контр-революционером… Товарищи, вы знаете меня… Я, который… – и пошел распинаться.

Собрание внимало рассеянно и равнодушно. Позевывали и посмеивались. Конторщик сообразил, наконец, что автобиография его успеха не будет иметь, и круто повернул к новым обвинениям против злосчастного предфабкома. Через пять минут зал бушевал.

Еще и еще раз потребовалось выступление Романа. Закрыли собрание очень поздно. Давно смолк звон трамваев. Моросил дождь. Ромэну пришлось на усталых ногах резать город из края в край до своей квартиры.

Шел, тяжело переставляя ноги, с распухшей головой, с разбитым телом. Лишь желудок теперь молчал, израсходовав всю свою моторную энергию. Хотелось свалиться кулем где-нибудь в подъезде, закрыть глаза и отдаться мертвому сну. Остановился, выбирая место, но, одумавшись, напряг волю и заставил себя продолжать путь.

Вечер