Том 6. Расмус-бродяга

Он проснулся от холода и от того, что нос ему щекотала соломинка. Он рывком вскочил, не понимая, где находится и как сюда попал. Но внезапно он все вспомнил, и от чувства бесконечного одиночества на глазах у него выступили слезы. Он был так несчастен: быть беглецом оказалось гораздо хуже, чем он ожидал. Ему уже захотелось вернуться в Вестерхагу к Гуннару, теплой постели и утренней каше. Да, он жалел о приюте как о потерянном рае. Конечно, там могут и выпороть иногда, и все же это не так страшно, как быть совершенно одному на свете, мерзнуть и голодать.

Сквозь маленькую щель в стене в сарай проникал солнечный лучик. Видно, днем опять будет хорошая погода, а не такая паршивая холодина, как прошлой ночью. На нем были фуфайка и штаны из домотканой материи, которые тетя Ольга залатала на коленях. И все же он стучал зубами от холода. Больше всего ему хотелось лечь и еще поспать, но какой уж сон в такую холодину. Дрожа, он залез в сено и мрачно уставился на пылинки, пляшущие в струйке солнечного света.

И тут он что-то услышал. Что-то такое ужасное, что заставило все его тело от головы до кончиков пальцев содрогнуться. Кто-то громко зевнул рядом с ним. Расмус был не один в этом сарае. Кто-то еще спал здесь этой ночью. Он со страхом обвел глазами сарай. И тут он увидел, что совсем близко от него из копны сена торчит чья-то кудрявая темно-русая макушка. Кто-то откашлялся и сказал:

День да ночь — сутки прочь.Утром встать мне невмочь.

Вот из копны сена вынырнула и вся голова. Лицо у человека было круглое, небритое, с темной щетиной. Лукавые глаза уставились на Расмуса с удивлением, и круглое лицо расплылось в широкой улыбке. Собственно говоря, незнакомец вовсе не казался опасным. Вид у него был такой, что он вот-вот расхохочется.

— Здорово! — сказал незнакомец.

— Здорово… — неуверенно ответил Расмус.

— Чего ты испугался? Думаешь, я ем детей?

Расмус не ответил, и человек продолжал:

— Ты что за прыщ? Как звать-то тебя?

— Расмус, — жалобно пискнул Расмус, он боялся ответить и боялся промолчать.

— Расмус… Стало быть, ты Расмус, — сказал небритый и задумчиво кивнул. Так ты убежал из дома?

— Нет… не из дома… — промямлил Расмус, не считая, что врет.

Вестерхага ведь не была настоящим домом. Неужто этот небритый думает, что можно убежать из настоящего дома?

— Да не бойся ты, в самом деле. Говорю тебе, не ем я детей.

Расмус набрался храбрости.

— А вы что, дядя, сбежали из дома?

Небритый засмеялся.

— Дядя? Так я похож на дядю? Сбежал ли я из дома? Пожалуй… сбежал… ты прав! — ответил он и захохотал еще сильнее.

— Значит, вы, дядя, бродяга?

— Кончай звать меня дядей. Оскар — мое имя.

Он поднялся с сена, и Расмус увидел, что незнакомец и в самом деле бродяга. На нем была мятая одежда: потертый клетчатый пиджак, висящие мешком брюки. Человек этот был высокий и плотный, добродушный на вид. Когда он смеялся, белоснежные зубы ярко выделялись на его небритом лице.

— Так ты говоришь, бродяга? А слыхал ты про Счастливчика Оскара, Божью кукушку? Это я и есть. Счастливый бродяга, как есть Божья кукушка.

— Божья кукушка? — удивился Расмус, подумав, что у этого бродяги не все дома. — А почему ты, Оскар, называешь себя Божьей кукушкой?

Оскар глубокомысленно потряс головой.

— Кто-то должен ею быть. Кто-то должен бродить по дорогам и прозываться Божьей кукушкой. Господу угодно, чтобы на свете были бродяги.

— Угодно?

— Да, угодно, — с уверенностью ответил Оскар. — Когда Он потрудился и создал землю, то пожелал, чтобы на ней было все-все. И как же тут обойтись без бродяг?

Оскар весело кивнул:

— Божья кукушка, самое подходящее прозвище.

Потом он сунул кулак в рюкзак, стоящий рядом с ним на сене, и достал большой пакет, завернутый в газету.

— Сейчас не худо слегка перекусить.

При этих словах Расмус почувствовал, как желудок у него сжался от голода. Он до того хотел есть, что готов был, как бычок, жевать сено.

— У меня где-то здесь стоит бутылка молока, — продолжал Оскар.

В один прыжок он оказался у двери, которая открывалась туго, со скрипом. Оскар распахнул ее, и в сарай влился широкий поток света. Оскар потянулся и исчез, но тут же вернулся, держа в руке литровую бутылку молока, заткнутую пробкой.

— Как я уже сказал, самое время позавтракать, — сказал он и уселся на сене поудобнее. Потом развернул газету и достал бутерброды — здоровенные ломти ржаного хлеба грубого помола с салом. А сало Расмус любил больше всего на свете.

Оскар, понятное дело, тоже любил сало. Он жевал, любовно поглядывая на бутерброд, и снова жевал. У Расмуса от голода побелел нос. Он старался смотреть в сторону, но это было просто невозможно. Бутерброд неумолимо притягивал к себе его взгляд. Он чувствовал, как во рту у него накапливается слюна.

Оскар перестал жевать. Он склонил голову набок и насмешливо поглядел на Расмуса.

— Ты, конечно, не станешь есть хлеб с салом? Такие, как ты, поди, едят по утрам только кашу и изюмом. Так ты не хочешь съесть простой кусок хлеба с салом?

Разве можно отказаться от райского блаженства, если тебе его предлагают?