Том 6. Рассказы и повести

– Что? Что такое? Какой инженер? – спросил Чернышев, чувствуя, что вместе с мыслью об инженере у него в душе возникает что-то неприятное и тяжелое.

– Ах, да… Это – муж больной…

– Что вам угодно? – спросил Чернышев, когда там, в приемной, к нему подошел этот белокурый человек, с простоватым взглядом и добрыми толстыми губами.

– Я хотел спросить вас, доктор, когда я теперь могу навестить больную. И вообще…

– Мы вас известим, когда будет можно, – перебил его Чернышев, чувствуя, что он уже ненавидит беспричинно этого здорового уравновешенного человека, уверенного почему-то, что Мария Галицкая принадлежит ему, любит его, и все должны сочувствовать ему в этих его отношениях к жене.

«Вздор какой, – думал Чернышев, выходя из приемной, – этот человек воображает, что все обстоит по-прежнему, что Мария его жена. Ну, нет. Это еще вопрос. Мы психиатры должны решить, возможны ли ее прежние отношения с мужем».

– Что со мной, однако? – пробормотал Чернышев, побледнев от волнения. – О чем я думаю? У меня, кажется, стучит сердце, и мысли какие-то нелепые, Господи…

Придя к себе в кабинет, Чернышев выпил брому и решил, вместо того, чтобы сесть за обычную работу, поехать вечером в «Парадиз» – развлечься.

III

Карлик раздвинул пыльную и грязную портьеру, и Чернышев вошел в зрительный зал, наполовину пустой.

Два клоуна бряцали бубенцами, то мотая головой, то потрясая ногами и руками. Их намазанные белилами лица, их красные огромные губы, и визгливые звуки нестройного оркестра – все было как не раз снившийся сон, мучительный и жуткий.

«Зачем я сюда приехал? – подумал Чернышев. – Зачем?»

А перед занавесом невидимая рука вывесила ни белом картоне черный нумер – тринадцать.

И афиши обещали тринадцатым нумером «мисс Мэри и мистера Джека, которые исполнят маленькие пародии на характерные танцы».

И вот под сумасшедшие звуки матчиша вышли на сцену рыжеволосая Мэри и мистер Джек, красногубый и белоглазый негр, в белоснежной сорочке и черном фраке.

«На кого она похожа? – думал Чернышев, рассматривая в бинокль худенькую маленькую англичанку, которая улыбалась с наивным бесстыдством. – На кого она похожа? Да, да, это улыбка Марии Галицкой. Это ее загадочный взгляд».

И он уже не мог оторвать глаз от этой танцовщицы, над которой склонилось черное лицо с белыми глазами.

«Чье это лицо? Мистера Джека? Над кем он смеется, этот Джек? Нет, он не смеется… В нелепом матчише сама страсть – черная, с выкатившимися белыми глазами. Полуоткрытый красный рот – как кровавое пятно. Вот замер в похотливом вожделении негр. Он поднялся, вытянулся, дрожа…»

Чернышев с отвращением опустил бинокль. Перед занавесом появился белый картон со словами «антракт» и Чернышев вышел в фойе.

«В чем же дело, наконец? – думал он. – Семь лет назад я познакомился с Галицкой. Сегодня я узнал, что она больна и каждый день мне придется видеть ее сумасшедшую улыбку. И что еще? Да, эта мисс Мэри, которая так похожа на нее. Что же, это слепая случайность, не более. Так принято выражаться: слепая. Я, кажется, теряю голову. Но надо бороться с этим. Очевидно, я переутомился. Работа о свинцовых параличах…»

По стенам фойе сидели дамы: бледная, с тонким большим еврейским носом, в желтом берете; другая, с маленькой головой на огромном бюсте, в тяжелом колье из рубинов; и вот еще неподвижная голова в белом парике, с зелеными пятнами под глазами – все, как странные восковые автоматы.

Чернышев прошел в следующую залу и сел за столик перед сценой, где румыны в белых штанах и расшитых шнурами куртках, играли ойру, подсвистывая и гикая.

«Итак, ничего в сущности не случилось, – продолжал рассуждать Чернышев, чувствуя, что необходимо решить какой-то вопрос, и не понимая, откуда он возник, – ничего не случилось, а меж у тем все изменилось вокруг меня. Все стало непрочным – и, главное, я потерял уверенность в том, что до сих пор казалось мне простым и несомненным. Вот, например, эти восковые дамы сидят почему-то здесь, за столиками; они смеются, говорят что-то, пьют вино. Но разве не следует их лечить в нашей психиатрической клинике? Разве они не больны душевно? А та, Мария Галицкая, только потому, что она громко поет, когда ее не просят об этом, и потому, что она произносит иногда загадочные фразы – только поэтому теперь в седьмой палате».

– Не хотите ли поужинать со мной? – неожиданно для самого себя сказал Чернышев, когда мисс Мэри медленно проходила мимо него, улыбаясь с наивным бесстыдством.

– Я не говорю по-русски, – на ломанном французском языке сказала англичанка и повела слегка косящими глазами.

– Alors… Parlons français. Je parle très mal… Mais maintenant c’est égal. N’est-ce pas?[5]

– Oui, oui, monsieur[6], – залепетала Мэри, усаживаясь за столик и открывая карту вин.

– У вас очаровательная улыбка и немного странная, право, – говорил Чернышев, с восторгом разглядывая лицо англичанки. – Какой у вас взгляд. Боже мой! Какой взгляд… Я не понимаю, почему все так спокойны вокруг. Неужели они не видят, какой у вас взгляд.

Англичанка рассмеялась.

– Вы – поэт, monsieur?

– Я? О, нет, нет… Напротив, я психиатр.