Том 6. Рассказы и повести

Она вышла на середину палаты и, подобрав платье, стала на цыпочки.

Старуха захлопала в ладоши, крича:

– Танцуй, милая, танцуй… Господину хорошему приятно будет…

Мария Николаевна вальсировала, смеясь.

Потом, обмахиваясь платочком, промолвила:

– Ишь, как жарко. Нагрешишь тут с вами.

– Не волнуйтесь так. Не надо. Вот и бром вам несут.

Чернышев подошел к двадцать четвертой кровати.

Маленькая сухая женщина, с мрачными глазами, бормотала полувнятно:

– Они опять пришли. Я разве виновата. Я их не звала.

И потом другим голосом спрашивала у самой себя:

– А какие они на вид? Господа-то эти…

И опять бормотала по-прежнему:

– Маленькие, серенькие, ушастые… Бог с ними. Не хочу, не хочу… С нами Крестная Сила… Не могу я больше, право…

– Ну, что? Как? – спросил по привычке Чернышев, думая об улыбке Марии Николаевны и чувствуя, что он не должен о ней думать.

– Не могу я больше. Не могу. Серенькие, ушастые, – повторила женщина мрачно, – не могу я, господин, устала я, наконец. И под двадцать третьей кроватью, и под пятнадцатой, и вот в том углу. Устала я от них, господин.

– Ничего… Ничего… Это погода осенняя. А вот вы думайте о весне – и все серенькие пропадут. Ничего… Ничего…

– Ты не шути, – сказала женщина строго, – они и у тебя за спиной.

V

По четвергам приезжали родственники навещать больных.

К Чернышеву подошел инженер и с почтительным достоинством сказал:

– Моя фамилия Железнов, доктор. Вы мне сегодня разрешите, доктор, увидеть жену?

Слово «доктор» выговорил он отчетливо, с каким-то особенным удовольствием.

– Не сегодня… Только не сегодня, – сказал Чернышев, стараясь не глядеть в глаза инженеру.

– Вы находите это неудобным, доктор?

– Да, – повторил Чернышев, бледнея, – сегодня свидание невозможно. Больная Железнова возбуждена и свидание может дурно повлиять на нее… Я так полагаю… Но вот что, господин Железнов, не уходите сейчас. Подождите, пожалуйста. После приема я хочу побеседовать с вами о болезни вашей супруги.

Инженер ответил с любезной готовностью:

– Я буду очень вам благодарен, доктор.

«Какие у него ресницы желтые, – с тоской подумал Чернышев, – и что я скажу этому инженеру? Что я должен сказать в самом деле?»

После приема он провел инженера к себе в кабинет.

– Вы курите? – спросил Чернышев, открывая портсигар дрожащей рукой.

– Нет, доктор, благодарю вас. Я не курю, доктор.

«Зачем он к каждому слову прибавляет доктор», – с ненавистью подумал Чернышев, а вслух сказал, стараясь быть любезным:

– Профессор сообщал уже вам, что мы определяем болезнь вашей супруги, как psychosis circularis… Так вот я должен вам сказать, что эта форма душевного заболевания меня особенно интересует… Я был бы вам признателен, если бы вы сообщили некоторые подробности из биографии больной… Вы понимаете?

– О, да… Я понимаю, доктор.

Железнов подумал немного и стал рассказывать. Он рассказал подробно год за годом историю их совместной жизни. Это была добродетельная супружеская жизнь. Болезнь случилась так неожиданно. Правда, в характере его жены можно было заметить некоторую неуравновешенность. Она увлекалась иногда…

– Чем увлекалась? – спросил нетерпеливо Чернышев.

– В этом году, например, жена увлекалась чрезвычайно музыкой… Она не пропускала ни одного концерта… Однажды, после пятой симфонии Бетховена, случился с нею странный припадок… Кроме того, она, несмотря на свою образованность, была верующей… Представьте, доктор…

– Несмотря на свою образованность, была верующей, – пробормотал Чернышев.

– Кроме того была верующей, – повторил он и мрачно засмеялся. – Ну, и еще один вопрос… Еще только один… Она была влюблена в вас?

– Влюблена? – почему-то повторил инженер, с недоумением вглядываясь в лицо Чернышева. – Не знаю, право… Я думаю… Я затрудняюсь, доктор, ответить вам на этот вопрос.

– Как хотите, – сказал Чернышев сухо и первый протянул руку, – я спешу. Сейчас прогулка. Больные в саду.

В саду было светло и прозрачно по-осеннему. Красный кленовый лист, нежная сквозная паутина и негреющее усталое солнце – все напомнило Чернышеву, что ему уже тридцать два года и что те молодые дни, когда все прекрасное и желанное, казалось, будет потом где-то, в неизвестном, уже прошло безвозвратно.

«Романтизм какой, – подумал Чернышев, – надо бороться с подобными настроениями».

И он решительно и твердо направился к полукруглой скамейке под увядающей липой, где сидели с фельдшерицей больные.

– Серенькие, ушастые… Зубки скалят… Бог с ними… Не хочу, не хочу, – бормотала полувнятно маленькая сухая женщина, с мрачными глазами.

– Здравствуй, Гавриил, – сказала Марья Николаевна, загадочно улыбаясь и протягивая Чернышеву маленькую узкую руку, – а у меня секрет есть. Хочешь тебе расскажу? Правду тебе открою. Никто знать не будет – только ты один.

– Хочу, хочу, – проговорил Чернышев, смущаясь почему-то.

– Вот сюда пойдем, Гавриил.

И Мария Николаевна повела Чернышева на крайнюю аллею. Опираясь на его руку и поднимаясь на цыпочки она стала шептать ему на ухо: