Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая

В то время как провинции боролись с целью снять осаду со столицы, Париж, снабженный припасами на четыре месяца, снабжаемый оружием и пушками благодаря своей собственной промышленности, защищенный своей крепостной оградой и своими фортами[211], оказывал долгое и поистине изумительное сопротивление. 16 сентября седанские победители появились к северу от Парижа и, перебравшись через Сену в Вильнёв-Сен-Жорж и Жювизи, разместили свои главные силы на левом берегу реки. 19 сентября имел место первый бой — сражение при Шатильоне. Его дал Дюкро. Ускользнув от немцев, смелый генерал отправился в Париж, где его товарищ и друг Трошю предоставил ему верховное начальство над обоими корпусами, составлявшими теперь действующую армию: XIII корпусом, который Винуа вел на помощь Мак-Магону и затем пе без труда, но искусно провел из Мезьера в Париж, и XIV корпусом, едва успевшим сформироваться, под руководством генерала Рено.

Шатильон. Дюкро намеревался атаковать немцев в то время, когда они будут проходить долину речки Бьевр. Но только что набранные зуавы были охвачены паникой, и их бегство привело в полное расстройство две дивизии, — которые очистили Кламар и Баньё; пришлось оставить Шатильон-ское плоскогорье, и Трошю тотчас приказал взорвать все мосты, за исключением мостов Нейи и Аньера. Это была непоправимая потеря. Немцы заняли высоты Шатильона, Кла-мара и Мёдона, господствовавшие над южными фортами. Они блокировали Париж. Подобно Мецу, столица должна была пасть рано или поздно вследствие голода. Армия прусского кронпринца разместилась от Буживаля до Шуази-ле-Руа, вюртембергская дивизия — между Сеной и Марной, армия саксонского наследного принца — от Марны до Сен-Жер-мена. Главная квартира короля Вильгельма находилась в Версале.

Осаждающие до самого конца сосредоточивали вокруг Парижа не более 235 000 человек. Но в то время как немецкие корпуса на севере, на западе и на востоке страны обрушивались на каждый вновь формируемый французский отряд, прежде чем он успевал приобрести хотя бы некоторый военный опыт, — немцы мало-помалу также улучшали свои осадные линии и в конце концов сделали их почти неприступными. Они баррикадировали деревни, снабжали зубцами стены парков и вилл, использовали малейшие неровности почвы, соединили свои позиции искусной системой аванпостов.

У осажденных собралось в конце концов под оружием до 500 ООО человек. Но единственными стойкими в огне и надежными войсками были 14 000 моряков, которые несли в нескольких фортах[212] такую же службу, как на борту своих кораблей, и два пехотных полка, приведенных Винуа, 35-й и 42-й, которые, можно сказать, вынесли на своих плечах все вылазки. Остальные части оставляли многого желать. Это были маршевые полки, 90 батальонов мобилей, 283 батальона национальной гвардии и множество добровольческих отрядов. Лишь четвертая часть маршевых полков была до некоторой степени обучена. Мобили департамента Сены были недисциплинированы, а провинциальные, хотя и более серьезные, испортились в результате общения с парижским населением.

Национальная гвардия насчитывала в своем составе, наряду с мужественными людьми, готовыми на самопожертвование, бывших преступников, и две трети ее батальонов не призпавали никакой дисциплины, не имели ни малейшей привычки к службе и ни малейшего желания сражаться. Вольные стрелки, за немногими исключениями, все свое время проводили в мародерстве.

И, однако, можно было с толком использовать эту нестройную массу. Для этого следовало без промедления в первый же день извлечь из нее самые послушные и самые выносливые элементы, смешать их с регулярными войсками, дисциплинировать и сообщить им воинский дух. Но Трошю с недоверием относился ко всему, что не принадлежало к составу регулярной армии. Этот человек, которого Наполеон III называл самым талантливым из своих генералов, пе обладал энергией, необходимой для разрешения взятой им на себя задачи. Краснобай, гордившийся своим ораторским талантом, любивший ослеплять красноречием своих коллег по правительству, больше адвокат, чем все окружавшие его адвокаты, он считал себя «моральной силой». Он не верил в успех, считал оборону героическим безумием, сопротивлялся лишь во имя чести и долга, сопротивлялся пассивно, с вялой покорностью судьбе, не используя как следует все неисчерпаемые средства необъятного Парижа. Почему он не тревожил немцев ежедневными схватками, не задирал их беспрестанно, не мучил их, как он сам говорил, постоянными уколами шилом?[213]

Почему он не мешал им, не разорял их полевых укреплений и бивуаков? Почему не осаждал осаждающих, не предпринимал траншейной войны, почему не двинулся на какую-нибудь неприятельскую позицию, прикрываясь насыпями и окопами?

Он делал вылазки, но лишь для формы, не ставя своим войскам определенной цели, пе пуская в ход достаточных сил, не стараясь обеспечить себе все шансы успеха, и в большинстве этих дел канонада с фортов не столько прикрывала наступление французов, сколько предостерегала немцев.