Неумолимы Солнце и созвездьяНа небе, не смягченном облаками,Угрюмо поглощенном только зноемБез примиренья. Тщетно к небесамЗемля раскрыла сотни ртов сожженныхИ тысячи воспламененных уст,В горячке распростертая и в бреде.Все небо ясной ночью – только звезды,Обширная волнообразность звезд,А днем – поток пылающего Солнца.Могила – плодородная ЗемляДля всех своих зародышей несчетных.И если ветер до нее коснется,По нивам он не устремит прилив,Содружественный с мощным ладом Моря,Одни, от долгой пыли побелев,Застыло-строго всходят к небу пальмы,Как-будто осыпь беглых звезд своихБезгласно вознося к тем вечным сестрам,И в зное нестерпимом, как стадаРассеявшихся буйволов, блуждаютТолпы людские, привиденья-жертвыСъедающего голода. О, пальмы,Дозорные прозрачной высоты,Так это правда, что блуждают старцыИссохшие, чья борода спадаетПо темной груди, – женщины-скелеты,И дети, что, как веточки под ветром,Гонимы острым голодом, блуждаютПо пустырям и через силу рвутКакой-нибудь иссохший желтый стебель,Сожженный Солнцем, из песку исторгнутКоренья захиревшие, чтоб жадноЗубами изглодать? Так это правда,Что, если кто из воющего стадаПадет бессильный в тяжком забытьи,Под ясным небом коршуны сберутсяИ вороны, – толпой придут шакалы,В ночи горячей, с звездами без сердца,С пылающими звездами Креста?О, сколько дымных там костров пылает,О, сколько человеческих огнейНа шири обездоленной равнины.Дым едкий, запах терпкий подле вас.О, пальмы, стражи в воздухе прозрачном,И в дыме стоны, стонам нет конца.А Ганг священный мчит свой ток прозрачный,Чрез землю мертвых в Море, уносяИ прах костров и то, что не сгорелоДо истребленья в гложущем огне.Как маленькая лодочка на влаге,Кружатся обгорелые останкиПод небом красной меди, к Океану;Над ними племя воронов чернеет,И коршуны стремят кривой свой клюв.Нежнейший странник, Шелли, сердце-пламень,Зажженное над синими волнами,Так значит был напрасен твой напев,И ты напрасно, цвет бессмертно-юный,В священных вспевах разбросал любовь,Благоуханье вечно молодое?Из Индии нажим прорвался смерти,Из той земли, где царствуют твои,С другим нисходит током он попутным,С другой рекой, широкою, как Ганг,Ток золота, которого хватило-б,Чтоб это истребленье обуздатьИ миллионам тех, что умирают,Дать жизнь. Но смерть дают, того желая.Вот почему и буры жертва смерти,И жертвы смерти – сонмы краснокожих.Владычествовать – глупое желанье –Рим затенен, Наполеон погашен.Ты, божеский, смири ту злую хоть,Заставь на миг притихнуть Лондон пьяный.Вся Индия – безмерное рыданье,Хор плача, умиранье, море мертвых.Я видел их, по лестницам широкимСходящих к Гангу, женщин Бенареса,Твоих волшебниц, Индия, святыня.С ресницами чернейшими, с очамиГлубокими, что пламенны и кротки,Высокие и стройные, сполнаОкутаны в покров, как в дни Эллады,Торжественные, ясные, рядамиПо лестницам широким нисходилиТе женщины, на голове несяКувшин из бронзы в отсветах скользящих,Держа его с изяществом верховным.И вот, меж этих отсветов металлаИ блеска глаз, под небом, полным светов,Вдруг, над кувшином той, что всех красивей,Легко запрыгал черный-черный ворон.Текучий Ганг, ты видишь все в пробеге,Скажи, в какой из хижин угасаетКрасивая? Иль под какою пальмойОна, скелет бродячий, тщетно бродит,О горсти зерен, о плоде убогомНапрасно просит, тщетно умоляяГлазами – а глаза ее какие!Смотри, британец, посмотри и видь!К тебе глядят в пустынях бесконечныхВнимательные миллионы глаз,Сияя напряженно крайним блеском,Дрожат и умирают звезды неба.И миллионы рук к тебе простерты,Таких же рук, как твоего отца,Твоей жены, твоих детей. Подумай,Быть может, ты в свой самый крайний часУвидишь те чудовищные руки,Все эти руки, что к тебе простерты,Как туча бесконечная в великомСмятеньи меж землей и Солнцем в небе,Меж Солнцем и тобой!