– Уж очень светло, – говорила Ленка, – как мы пойдем? Встретится кто, догадаются откуда.
– Только бы из калитки выбраться не увидели, – отвечала Вера, – а там кусты. Послушаем, не слышно ли чего.
Постояли молча. Все было тихо. Ленка сказала:
– Я вперед выйду, а ты калитку за мною притвори. Если никого близко нет, я тебе стукну.
Вера подумала и молча наклонила голову. Спустила подъемный мост, отдала Ленке ключ, сама прислонилась плечом к столбу, задумалась. Ленка перешла мостик, отомкнула калитку, приоткрыла ее, просунула голову, – никого не видно. Повернулась к Вере, шепнула:
– Замкни пока.
Вера подошла к калитке. Вдруг послышался треск веток, кто-то сильно рванул и распахнул калитку, – Соснягин. Он оттолкнул Ленку и бросился к Вере. Закричал:
– Ты, ночью, в гореловском саду? Зачем?
– Глеб, успокойтесь. Вера не виновата, – говорила Ленка.
Соснягин кричал:
– Я думал, такой, как ты, и на свете нет, а ты такая же.
– Глеб, послушай, я тебе все расскажу, – спокойно сказала Вера. – Я перед тобою чиста.
– Чиста! – мрачно сказал Соснягин. – Ты мне одно скажи, – ты была ночью у Горелова?
– Была, – отвечала Вера, – но ты дай мне рассказать все.
– Молчи! – крикнул Соснягин, нагибаясь и глядя на нее налитыми кровью глазами.
– Глеб, я не боюсь твоего ножа, – сурово сказала Вера.
Ленка цепко ухватилась за правую руку Соснягина. Он рванулся. Почувствовал, что Ленка ловка и сильна. Выпрямился.
– Глеб, мы вместе с нею были, – говорила Ленка.
– С подружкою веселою, – язвительно усмехаясь, прошептал Соснягин.
Вера говорила:
– Глеб, успокойся, пойдем домой, по дороге я тебе все расскажу.
– Змеиными сказками позабавишь? – все с тою ж усмешкою говорил Соснягин.
Вдруг он весь изогнулся, левою рукою выхватил из голенища нож, неистово крикнул:
– Змея!
И ударил Веру ножом в грудь. Вера стремительно опрокинулась на деревянную настилку мостика.
– Вера, Вера! – пронзительно закричала Ленка.
Оттолкнула Соснягина, бросилась к Вере, – заклинательница змей умирала.
Статьи, эссе, заметки
Смертный лик Гюи де Мопассана*
Гюи де Мопассан очень любим в России. Может быть, потому, что никто так не выразил гения латинской расы, как он.
Ум точный, ясный, приемлющий мир, – и загадочная наклонность уйти из этого мира вовсе, тенденция к декадансу и смерти, – вот отличительные черты расы, с удивительною силою сказавшиеся в Мопассане; и в его творчестве, и в его жизни, блестящей в своем течении и страшной в своем конце. Это же сказалось и в наружности Мопассана, насколько мы знаем ее по портретам. Беззаботное лицо доброго малого и страшное напряжение мысли в морщинах невысокого, рокового лба. Отмеченное лицо, – как было отмеченным лицо Ницше.
Творчество Мопассана было, по-видимому, сплошь приятием мира в его повседневности. Альдонса, которая Дон Кихоту была только основою для создания сладкой мечты о Дульцинее, для Мопассана была только Альдонсою, единственною подлинною реальностью мира. И какая же ему еще Дульцинея? Пред ним стояла всегда жизнь подлинная, обычно представляемая, всегдашняя, наша «бабища румяная и дебелая». И ее румяный, близкий нам всем лик отразился в милых зеркалах мопассановских рассказов.
Но принять мир искренно и до конца, как принял его Мопассан, с полным забвением вечной мечты о мире, творимом творческою волею человека, о светлом тереме Дульцинеи, – принять мир Альдонсы, наш мир, – дело страшное и роковое. Отвергнуты утешительные иллюзии, маска за маскою сбрасываются, – и явлен наконец двойной, противоречивый лик Чудовища. Принять мир – значит вскрыть его извечные антиномии.
И в страшном сочетании предстают Жизнь и Смерть, ясный, точный Разум и слепое Безумие.
Так веянием и близостью смерти чаруют блистательные страницы мопассановской прозы. Смеемся, забавляемся, но «кто жил и чувствовал», не может не почувствовать тайного яда, разлитого в этих страницах.
Не потому ли мы, как и народы Запада, любим Мопассана?
Вместо предисловия*
Ты скажешь ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Одно из сладчайших утешений жизни – поэзия свободная, легкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и, когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны.
«Люблю грозу в начале мая!»
Люблю стихи Игоря Северянина. Пусть мне говорят, что в них то или другое неверно с правилами пиитики, раздражает и дразнит, – что мне до этого! Стихи могут быть лучше или хуже, но самое значительное то, чтобы они мне понравились.