Том 7. Книга 2. Дополнения к 1–7 томам. Рукою Есенина. Деловые бумаги. Афиши и программы вечеров

«Как нам стало известно, вышеозначенные юбиляры, переночевав ночь в милиции, были препровождены затем в ГПУ для допроса. Делу будет дан судебный ход.

Так кончился пир их бедою. А мы получили удовольствие узнать подлинные мысли четырех “попутчиков”, ибо что у трезвого “попутчика” на уме, то у пьяных Есениных и Орешиных на языке».

В индивидуальных заявлениях, адресованных в «Правду» и не появившихся в печати, поэты отвергли все обвинения Сосновского в свой адрес.

«Ввиду появления в “Рабочей Москве” и “Рабочей газете” статей, обвиняющих меня в антисемитизме, — писал Петр Орешин, — считаю нравственной своей обязанностью заявить всему белому свету, что никогда я антисемитом не был и быть не могу» (Куняев Ст., Куняев С. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 1995, с. 358).

«Прошу присоединить мое заявление к письму П. Орешина, — писал Сергей Клычков. — Считаю оправдываться унизительным, ибо труднее всего доказывать свою невиновность тогда, когда тебя овиняют в очень многом, а когда ты если и виновен, так в сущих пустяках» (РЛ, 1976, № 1, с. 248–249, в статье В. В. Базанова «Свидетельство очевидца и память истории: (Есенин в мемуарах последних лет)», с неточностями; здесь исправлено по автографу: РГАЛИ, ф. 2222, оп. 1, ед. хр. 63, л. 4).

Индивидуальное заявление Есенина подобного рода неизвестно. Как отклик на происшедшие события можно рассматривать его незаконченную статью «Россияне», написанную в нояб.-дек. 1923 г. (см. т. 5 наст. изд.).

...впредь до разбора дела третейским судом... — 2 дек. 1923 г. состоялось закрытое собрание представителей правлений литературных организаций Москвы, которое приняло следующую резолюцию: «Принимая во внимание всю предшествующую литературно-общественную деятельность С. А. Есенина, С. А. Клычкова, П. В. Орешина и А. Ганина, высказанное ими в данном собрании полное осуждение всякому оскорблению национальностей, полное отрицание этими поэтами своей причастности к образу действий, допускающему оскорбления такого рода, и не располагая материалами для сомнения в правдивости данных заявлений, собрание в составе правлений: Всероссийского союза поэтов, В<сероссийского> с<оюза> писателей, Московского цеха поэтов, “Литературного Особняка”, “Звена”, “Твори”, “Рабочей весны”, поэтов-конструктивистов, неоклассиков, имажинистов, Общества любителей российской словесности — считает необходимым воздержаться от окончательного суждения по этому вопросу до решения суда, профессионального или уголовного. Вместе с тем собрание признает, что опубликование в печати опорочивающих сведений, основанных на непроверенных данных, является весьма прискорбным фактом, применение же мер бойкота до выяснения степени и характера виновности представляет собой явление противуобщественное» (Письма, 129–130, с исправлениями по архивному источнику: РГАЛИ, ф. 2222, оп. 1, ед. хр. 63, л. 5-5, об.).

Товарищеский суд состоялся 10 дек. 1923 г. Комиссия по разбору дела заседала в составе К. П. Новицкого, П. М. Керженцева, А. Я. Аросева, Н. К. Иванова-Грамена, В. И. Нарбута, В. Ф. Плетнева, И. М. Касаткина. Попытки А. С. Сосновского придать бытовому инциденту политический характер были отвергнуты. «Дело четырех поэтов» стало достоянием писательской общественности, и разбор его писателями, а не представителями карательных органов, дал возможность объективно оценить все обстоятельства происшедшего. Суд констатировал провокацию со стороны Родкина и Сосновского и не подтвердил главного обвинения в антисемитизме, что вызвало недовольство авторов «Рабочей газеты» и «Рабочей Москвы», ответственным редактором которых был единомышленник Л. С. Сосновского Б. М. Волин, о котором Есенин с большой долей едкой иронии отозвался в статье «Россияне» (см. наст. изд., т. 5).

Проведение суда, причем еще до вынесения его решения, широко освещалось в печати.

«...Если у кого еще и были кой-какие сомнения в возмутительных поступках поэтов, то последние постарались доказать это своим вызывающим, если не сказать резче, поведением на самом суде.

Они отрицали все. Не только показания т. Роткина <так!>, свидетельство милиционера, но даже содержание своего разговора с Демьяном Бедным. Их оклеветали, им навязывают антисемитизм, их травят.

В то же время Есенин не видит ничего особенного в слове “жид”; Орешин считает разговор о роли евреев в литературе самой безобидной беседой.

Не лучшее впечатление производят и свидетели защиты. Особенно жалок Львов-Рогачевский, пытающийся дать литературную характеристику Есенина, Орешина и других как революционных поэтов. Тов. Сосновский ядовито замечает ему, что с таким же успехом Львов-Рогачевский провозглашал революционным поэтом и М. Волошина, ярого контрреволюционера <...>

Резко обрушивается на поэтов Демьян Бедный, который возмущенно заявляет, что если у него еще оставалось хорошее чувство к некоторым из обвиняемых поэтов, то их отвратительное поведение на суде окончательно заставляет его смотреть на них с презрением.