Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

Алексей Максимович,          как помню,              между намичто-то вышло       вроде драки            или ссоры.Я ушел,    блестя       потертыми штанами;взяли Вас     международные рессоры.Нынче —и́наче.Сед височный блеск,         и взоры озарённей.Я не лезу     ни с моралью,           ни в спасатели,без иронии,как писатель      говорю с писателем.Очень жалко мне, товарищ Горький,что не видно      Вас        на стройке наших дней.Думаете —      с Капри,          с горкиВам видней?Вы       и Луначарский —          похвалы повальные,добряки,    а пишущий          бесстыж —тычет   целый день        свои          похвальныелисты.Что годится,чем гордиться?Продают «Цемент»         со всех лотков.Вы

      такую книгу, что ли, цените?Нет нигде цемента,         а Гладковнаписал    благодарственный молебен о цементе.Затыкаешь ноздри,         нос наморщишьи идешь    верстой болотца длинненького.Кстати,    говорят,        что Вы открыли мощиэтого…    Калинникова.Мало знать     чистописаниев ремёсла,расписать закат       или цветенье редьки.Вот  когда     к ребру душа примерзла,ты     ее попробуй отогреть-ка!Жизнь стиха —тоже тиха.Что горенья?      Даже        нет и тленьяв их стихе     холодном         и лядащем.Все  входящие       срифмуют впечатленияи печатают     в журнале          в исходящем.А рядом    молотобойцев           ана́пестамучит   профессор Шенге́ли.Тут  не поймете просто-напросто,в гимназии вы,       в шинке ли?

Алексей Максимович,          у вас            в ИталииВы      когда-нибудь        подобное            видали?Приспособленность         и ласковость дворовой,деятельность      блюдо-рубле- и тому подобных «лиз»называют многие        — «здоровыйреализм». —И мы реалисты,       но не на подножномкорму,   не с мордой, упершейся вниз, —мы в новом,      грядущем быту,             помноженномна электричество        и коммунизм.Одни мы,     как ни хвали́те халтуры,но, годы на спины грузя,тащим    историю литературы —лишь мы    и наши друзья.Мы не ласкаем       ни глаза,           ни слуха.Мы —    это Леф,        без истерики —                 мыпо чертежам      деловито          и сухостроим    завтрашний мир.Друзья —     поэты рабочего класса.Их знание

     невелико́,но врезал     инстинкт         в оркестр разногласыйбуквы   грядущих веков.Горько   думать им        о Горьком-эмигранте.Оправдайтесь,       гряньте!Я знаю —     Вас ценит            и власть             и партия,Вам дали б всё —        от любви            до квартир.Прозаики     сели       пред Вами           на парте б:— Учи!    Верти! —Или жить вам,       как живет Шаляпин,раздушенными аплодисментами оляпан?Вернись    теперь       такой артистназад   на русские рублики —я первый крикну:        — Обратно катись,народный артист Республики! —Алексей Максимыч,         из-за ваших стеколвиден   Вам     еще       парящий сокол?Или  с Вами     начали дружитьпо саду    ползущие ужи?

Говорили     (объясненья ходкие!),будто   Вы     не едете из-за чахотки.И Вы   в Европе,       где каждый из граждансмердит покоем,        жратвой,            валютцей!Не чище ль     наш воздух,          разреженный дваждыгрозою    двух революций!Бросить Республику         с думами,              с бунтами,лысинку    южной зарей озарив, —разве не лучше,       как Феликс Эдмундович,сердце    отдать       временам на разрыв.Здесь   дела по горло,         рукав по локти,знамена неба      алы́,и соколы —      сталь в моторном клёкоте —глядят,    чтоб не лезли орлы.Делами,    кровью,       строкою вот этою,нигде   не бывшею в найме, —я славлю     взвитое красной ракетоюОктябрьское,      руганное          и пропетое,пробитое пулями знамя!