Том 8. Стихотворения. Рассказы

Раскрасневшаяся и взволнованная, она быстро пошла к двери и закричала громко:

– Дети, дети!

Слышен был веселый топот трех пар детских ног. Ирина сидела, уткнувшись лицом в платок, и плакала, плакала. Как сквозь туманную завесу доносился до нее голос Натальи Сергеевны из коридора:

– Сережа, Лиза, мама останется с вами.

Дети завизжали от радости и шумно вбежали в комнату. Смущенно остановились на пороге.

– Мама плачет, сказал Сережа.

Ирина опустила платок и засмеялась. Мокрые от слез щеки ее были румяны.

– Мама ваша глупая, – сказала она. – Мама боится вашего отца и не знает, что он скажет, когда узнает, что я вернулась.

Сережа, мальчик с такими же быстрыми и веселыми глазами, как у отца, подошел к матери, обнял ее и сказал:

– Мы пошлем папе письмо, и я знаю, что он ответит.

– Что, милый? – спросила Ирина.

И со страхом смотрела на сына, и с надеждою. А он смеялся и молчал.

– Ну, что, что ответит? – кричала любопытная Лиза.

– Догадайся сама, – говорил Сережа.

Но всмотрелся в испуганные мамины глаза, и ему стало стыдно мучить и дразнить маму. Он поцеловал ее прямо в губы и сказал:

– Папа ответит: Христос воскрес.

И всем стало радостно, большим и малым.

Надежда воскресения^*

Сестры ушли к заутрени, веселые и нарядные, а Ирина осталась дома.

– Мне будет лучше остаться одной, – говорила она, – помолюсь, подумаю о Коле, отдохну и встречу вас, а вы мне скажете: Христос воскрес.

– Хорошо, только ты не очень плачь, – сказала старшая, веселая Екатерина.

Она, была замужем за врачом, отбывавшим свой военный долг в одном из здешних лазаретов; у нее было двое детей, и жизнь казалась ей очень, в общем, хорошею.

Когда уходили, младшая сестра, Евлалия, улучила минутку остаться наедине с Ириною, и, быстро поцеловав ее в дверях гостиной, где не горело ни одной лампочки, шепнула ей:

– Поплачь, Иринушка.

У Евлалии жених, как и у Ирины, тоже ушел на войну. Иринин жених убит на реке Бзуре, а Евлалин жених ранен и взят в плен в восточной Пруссии. Евлалия понимала, что слезы – хорошо. И когда она сама плакала, ей легко становилось.

Ирина прошлась по квартире. С улицы доносились веселые голоса. В столовой уже накрыт был праздничный стол. Пахло мирно и домашне. Гиацинты смешивали свой тонкий яд с темными дыханиями ванили, миндаля, шафрана и кардамона. И этот смешанный яд благоуханий был для Ирины зовом смертной тоски.

Прошла в кухню, – и там пусто. Все ушли, – Ирина одна, совсем одна.

Вернулась к себе. Надо надеть белое праздничное платье, снять на один этот день свой черный траур.

Вот оно лежит, все белое, перекинутое на спинке голубого кресла. И перед ним на полу пара белых туфель и на кровати белые шелковые чулки.

«Помолюсь немного».

Опустилась на колени перед образом, ясно сияющим отсветами лампады на белой серебряной ризе Богородицы Милующей. Донесся издалека гул выстрела, – половина двенадцатого ночи. Уличный шум здесь был неслышен, – Иринина комната во дворе.

Ирина склонилась перед образом, забылась молитвою, как легким сном. Сгорело время, и весь мир свился, и перед нею стоял он, ее милый, ее Николай, убитый. Лицо его печально и строго, и он спрашивает:

– Ирина, любишь ли ты меня?

– Люблю, – говорит Ирина.

– Ты меня никогда не забудешь, – говорит он.

Очнулась Ирина. Никого. Мерцание лампады, голубой занавес окна, синие стены. Одна. И слезы льются, льются. И знает Ирина, что ее Николай всегда с нею, на всю жизнь, и в этом горе, и в этом радость.

И опять, как легким сном, забылась молитвою. И опять Николай стоял перед нею. И казалось Ирине, что множество с ним предстоит ей воинов.

И опять спросил Николай:

– Ирина, любишь ли ты меня?

И опять ответила Ирина:

– Люблю.

Николай говорил ей:

– Если ты хочешь, чтобы любовь наша была бессмертна, люби тех, кто со мною. Слушай меня, Ирина, – люби народ мой и твой, и всегда будь с народом во всех судьбах его и на всех путях его.

Вскинулась Ирина, точно окрыленная великим порывом. Разбилась молитва, рассеялся сон, – опять никого, опять одна в синих стенах перед ясным лампадным мерцанием.

Слезы льются, льются, и дрожат ноги, на полу холодея, и сердце бьется тяжело и тоскливо.

Народ мой, народ мой возлюбленный, темна судьба твоя, и заграждены пути твои, и затуманен взор твой, – но буду, буду с тобою на всех путях твоих, народ мой, тяжко страдающий.

И третий раз склонилась, и третий раз погрузилась в молитву, как в утешающий сон. Перед глазами ее свет ширился, и слышала она ликующие звуки. И опять стал перед нею милый ее, ее Николай. Лицо его было светло и радостно, глаза его сияли, как неугасимые лампады, и голос его звучал торжеством воскресения, когда он в третий раз спросил Ирину:

– Ирина, любишь ли ты меня?

– Люблю, – радостно ответила Ирина.

Говорил Николай:

– Люби меня, люби народ мой, верь и не бойся, и надейся на воскресение наше. Кровью нашею, пролитою в изобилии и пылающею ярко, озарили мы судьбы народа нашего, и пути его станут правы, и тьма совьется, исчезая перед взором его. Слушай меня, слушай, Ирина, – в надежде воскресения будь с народом моим, и воскреснет, и воскреснем.