Том 9. Новь. Повести и рассказы 1874-1877

— Э! то особ статья; то — дело девичье. Ведь вот и вы — вашего-то любите? Аль нет?

— Люблю.

— Оченно любите?

— Очень.

— Чтой-то… — Татьяна посмотрела на Нежданова, на Марианну — и ничего не прибавила.

Марианне опять пришлось переменить разговор. Она объявила Татьяне, что бросила табак курить; та ее похвалила. Потом Марианна вторично попросила ее насчет платья; напомнила ей, что она обещалась показать, как стряпают…

— Да вот еще что! Нельзя ли мне достать толстых суровых ниток? Я буду чулки вязать… простые.

Татьяна отвечала, что все будет исполнено как следует, и, убрав со стола, вышла из комнаты своей твердой, спокойной походкой.

— Ну, а мы что будем делать? — обратилась Марианна к Нежданову — и, не давши ему ответить: — Хочешь? так как только завтра начнется настоящее дело, посвятим нынешний вечер литературе. Перечтем твои стихи! Я судья буду строгий.

Нежданов долго не соглашался… однако кончил тем, что уступил, — и стал читать из тетрадки. Марианна села близко возле него и глядела ему в лицо, пока он читал. Она сказала правду: судьей она оказалась строгим. Немногие стихотворения ей понравились: она предпочитала чисто лирические, короткие и, как она выражалась, не нравоучительные. Читал Нежданов не совсем хорошо: не решался декламировать — и не хотел впадать в сухой тон; выходило — ни рыба ни мясо. Марианна вдруг перервала его вопросом: знает ли он удивительное стихотворение Добролюбова, которое начинается так: «Пускай умру — печали мало», — и тут же прочла его — тоже не совсем хорошо, как-то немножко по-детски.

Нежданов заметил, что оно горько и горестно донельзя, — и потом прибавил, что он, Нежданов, не мог бы написать это стихотворение уже потому, что ему нечего бояться слез над своей могилой… их не будет.

— Будет, если я тебя переживу, — произнесла медлительно Марианна — и, поднявши глаза к потолку да помолчав немного, вполголоса, как бы говоря с самой собою, спросила:

— Как же это он с меня портрет нарисовал? По памяти?

Нежданов быстро обернулся к ней…

— Да; по памяти.

Марианна удивилась, что он отвечал ей. Ей казалось, что она этот вопрос только подумала.

— Это удивительно… — продолжала она тем же голосом. — Ведь у него и таланта к живописи нет. Что я хотела сказать… — прибавила она громко, — да! насчет стихов Добролюбова. Надо такие стихи писать, как Пушкин, — или вот такие, как эти добролюбовские: это не поэзия… но что-то не хуже ее.

— А такие, как мои, — спросил Нежданов, — вовсе не следует писать? Не правда ли?

— Такие стихи, как твои, нравятся друзьям не потому, что они очень хороши, но потому, что ты хороший человек — и они на тебя похожи.

Нежданов усмехнулся.

— Похоронила же ты их — да и меня кстати!

Марианна ударила его по руке и назвала злым… Скоро потом она объявила, что она устала — и пойдет спать.

— Кстати, ты знаешь, — прибавила она, встряхнув своими короткими, но густыми кудрями, — у меня сто тридцать семь рублей, — а у тебя?

— Девяносто восемь.

— О! да мы богаты… для опростелых. Ну — до завтра!

Она ушла; но через несколько мгновений ее дверь чуть-чуть отворилась — и из-за узкой щели послышалось сперва: «Прощай!» — потом более тихо: «Прощай!» — И ключ щелкнул в замке.

Нежданов опустился на диван и закрыл глаза рукою… Потом он быстро встал, подошел к двери — и постучался.

— Чего тебе? — раздалось оттуда.

— Не до завтра, Марианна… а — завтра!

— Завтра, — отозвался тихий голос.

XXIX

На другой день поутру рано Нежданов постучался опять в дверь к Марианне.

— Это я, — отвечал он на ее вопрос: кто там? — Можешь ты ко мне выйти?

— Погоди… сейчас.

Она вышла — и ахнула. В первую минуту она его не узнала. На нем был истасканный желтоватый нанковый кафтан с крошечными пуговками и высокой тальей; волосы он причесал по-русски — с прямым пробором; шею повязал синим платочком; в руке держал картуз с изломанным козырьком; на ногах у него были нечищеные выростковые сапоги.

— Господи! — воскликнула Марианна, — какой ты… некрасивый! — и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала. — Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином… или разносчиком… или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?

— То-то и есть, — начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан — и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался… — В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа — по его словам… словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.

— Разве ты хочешь сейчас идти… начинать? — с живостью спросила Марианна.

— Да; я попытаюсь; хотя… по-настоящему…

— Счастливец! — перебила Марианна.