Том четвертый. Лезвие бритвы

Продюсер добавил еще какую-то брань. Даярам ее не расслышал, стараясь поскорее уйти из гнусного места. Так вот в чем дело, этот мерзкий человек угостил его сигаретами с наркотиком! Зачем? Чтобы поиздеваться? Он вначале был искренен... О боги, как трудно идти по прямой! Нет, он не может показаться Анарендре в таком виде! Художник поплелся, медленно переставляя ноги, по направлению к деревне, и путь до храмовой стены показался бесконечно долгим. Он опустился на землю за кустами, сдавливая руками голову. Казалось, она вот- вот разорвется от чудовищно преувеличенных звуков, от гротесковых образов, теснившихся и нагромождавшихся друг на друга, где в диковинном искажении исчезали и появлялись Тиллоттама, Анарендра, Трейзиш, храмы Кхаджурахо.

В это время Трейзиш держал поспешный совет с двумя своими помощниками: патаном Ахмедом, всегда сопровождавшим Тиллоттаму, и желтоглазым балтистанцем в каракулевой шапке набекрень.

- Я видел вашу рани с этим муртикаром еще четыре дня назад, бара-сагиб! - объявил патан.

- О дьявол! Теперь я понял. Сглупил и наболтал лишнее, - бормотал по-английски продюсер, широко шагая по комнате. - Я думал, передо мной обычный простак индиец.

- Можешь идти, Ахмед, а ты, Галиб, останься, - сказал американец на урду.

Едва провожатый Тиллоттамы ушел, как продюсер достал бумажник и вручил Галибу пачку банкнотов по десять рупий. Тот выжидательно и преданно посмотрел на хозяина.

- Убрать муртикара, бахадур?

- Нет, нет! Ни в коем случае, слышишь? Надо действовать по-другому, но не теряя минуты, пока этот одурманенный дурак не добрался до дома,

- Он будет идти до рассвета, бахадур. Памирские сигареты ему не под силу.

Продюсер открыл шкафчик и подал Галибу плоский флакон с виски. Оба склонились над столиком, шепчась, как заговорщики, и в этот момент походили друг на друга, точно братья. Горбоносые, с узкими усиками над тонкими губами, одинаково жестокие глаза...

- Вот ключ от моей машины. Только помни, что убийство вызовет расследование, а на избитого пьяницу всем наплевать!

Даярам, сидевший под деревом в ожидании, пока его тело справится с отравой и мир перестанет колыхаться в преувеличенных чувствах, смутно отметил машину с потушенными фарами, проехавшую по дороге в деревню, повернувшую в поселок. Снова раздался шум машины, приглушенные голоса - вон он, тут! - больно отдались в непомерно остро слышащих ушах. Как смешно эти двое крадутся, оглядываются, словно мальчишки, играющие в разбойников, ха! ха! Даярам закатывался неудержимым хохотом, слезы текли по щекам. Пальцем он показывал на приближающихся людей - какие чудаки!..

Его схватили за ворот, подняли, грубо встряхнули и потащили к машине. Ехали долго, с большой скоростью.

Сигналы встречных машин и рывки торможения учащались - они приближались к большому городу. Еще несколько резких поворотов, фары погасли, и машина, пройдя немного тихим ходом, остановилась. Человек, сидевший на Даяраме, соскочил с его спины и вышел, разминая затекшие ноги. Художник стал приподниматься. Тяжелый удар по виску, и красное море затопило весь мир. Даярам уже не чувствовал, как зверски и методически его били по лицу, топтали ногами.

Бессознательному Даяраму стали лить виски в горло, разжав зубы. Он пришел в себя, закашлялся, отвернулся, но его держали крепко и влили всю бутылку. Со стоном художник пробовал приподняться, но упал снова. Машина развернулась и ушла в темноту.

Даярам пришел в себя лишь в приемном покое больницы Аллахабада. У него оказались сломаны ребро и рука. Вспухшее лицо изуродовали кровоподтеки так, что, когда ему принесли зеркало, художник с горьким отвращением отложил его в сторону. Пьяного «бродягу» полицейский допросил только на третий день, выслушал его с сердитым нетерпением и стал требовать имена членов его шайки. Что мог сказать ему Даярам?

После наложения гипса, несмотря на адскую боль, он просил выпустить его из больницы, а на отказ врачей требовал директора отделения. Дни шли за днями, и Даярам в страшной тревоге подсчитывал возможные сроки пребывания кинобанды в княжестве Рева. Он звал, умолял, вопил до тех пор, пока его не положили в коридор, и тут он удостоился посещения заведующего, который, даже не выслушав как следует, объявил, что Даярам пробудет здесь ровно две недели, а после этого пусть полиция забирает его и делает что хочет. Взбешенный Рамамурти крикнул, что все равно ночью удерет из этого ада. Заведующий усталым голосом отдал какое-то распоряжение, и немедленно дюжие санитары переложили художника в кровать с крепкими бортами и накрыли ее сверху стальной сеткой. Рамамурти понял, что судьба против него, и покорился ей.