Том четвертый. Лезвие бритвы

- А конкретно? - спросила Рита.

- Ну вот, например, мы, наше поколение, считали идеальным героем стойкого, немногословного, сдержанного мужчину. А сейчас на Западе да и у нас появился тоже герой многих книг и кинофильмов - нежно-чувствительный, а то и вовсе истеричный, болтливый остряк, шумный, резкий, разбросанный. Это, по-моему, возвращение к идеалам средневековья. И тогда и сейчас это заядлый горожанин, в этом все дело.

- И что тебе не нравится?

- Идеал не нравится. Я считаю его возвратом к старому, худшему изданию человека. Противно, до чего обидчивы и сентиментальны такие молодцы. А за обидчивостью кроется сознание собственной неполноценности, за сентиментальностью - жестокость.

- Ого, Леонид Кириллович, - сказал Гирин, - не ожидал у вас такого классического для психолога подхода! Согласен! Скажу больше - психиатров тревожит новая мода длинных волос у мужчин, кружевных манжет и пестрых рубашек. Это намечается тенденция к женственности, слабости, отсутствию желания быть сильным.

- Позвольте! - раздалось сразу несколько голосов, но резкий звонок в передней прервал разговор.

- Кто бы это мог быть? - недоуменно спросила Екатерина Алексеевна. - Открой, Рита!

В столовую вошел быстрый, суховатый и смуглый человек.

- А, Солтамурад! - приветливо воскликнул профессор. - Очень рад, милости прошу. Товарищи, это Солтамурад Бехоев, товарищ моего ученика Ивернева, который в Индии. Солтамурад - знаток индийских языков!

- Уж и знаток! - поморщился чеченец. - Незрелый еще. Простите, не знал, что у вас гости. Евгения Сергеевна велела зайти, когда буду у вас в Москве, спросить, нет ли чего нового.

- Пока нет. Однако вам придется побыть с нами. Присаживайтесь. Вы чем-то взволнованы?

- Нет, понимаете, какое дело. Пошел звонить вам по автомату. Один телефон испорчен, стекла в будке выбиты. Другой тоже испорчен, и тоже стекло выбито. Дальше иду, смотрю, вывеска разбита. Мало того, только повернул за угол, в меня из рогатки трах! Я быстрый, приметил мальчишку, побежал, догнал. Паршивец завизжал, будто я его зарезал. Выскочили какие-то люди, орут: «Чего ты дитя бьешь, уходи, пока цел!» Я говорю: «Это не дитя, а хулиган, трус заугольный». А мне кричат: «Сам хулиган, убирайся, скажи спасибо, что в милицию не сдали, видели, как дитя мордовал». Я плюнул и пошел. Обидно, разве так можно детей воспитывать? Кто будет из него, труса паршивого? Напакостил и спрятался, так жить учат? Ему же в коммунизм идти! Слов нет, район у вас красивый, новый, а народ еще не хозяин! Разве хозяин будет портить свое же, обижать людей? Холуй это, а не хозяин!

- Ладно, Солтамурад, не кипятитесь. Не все здесь такие, можете нам поверить.

- Однако многое изменилось даже с тех пор, как я начинал свои первые экспедиции, - сказал Андреев. - Ушли в прошлое отсутствие запоров в деревнях, старые, покинутые, но нетронутые часовенки на русском Севере, древние надписи и изваяния на степных холмах. Теперь почему-то немало людей старается сокрушить, разбить испакостить неохраняемые ничем, кроме благоговения к человеческому труду и искусству, вещи, до сей поры стоявшие сотни лет.

- Все тот же признак антисоциальной поврежденной психики, о котором я только что говорил, - сказал Гирин, - чем дальше, тем больше он усиливается, не только на Западе, но уже и на Востоке. Все чаще случаются взрывы самолетов в воздухе, стрельба по невинным ни в чем случайным прохожим, дикая расправа со старинными произведениями искусства, составляющими славу народа, вроде датской Русалочки.

- Почему же еще и с произведениями искусства? - спросил Солтамурад.

- Произведения искусства в поврежденной психике вызывают такую же ярость, как, например, обнаженные изваяния, женская красота или танцы. Чувство своей неполноценности, ущербности и неодолимое желание компенсации торжества - параноидальный комплекс. Раз «Глаша не наша», - Гирин вспомнил поговорку, - «то бей ее, сволочь такую!».

Я помню Петроград в первые годы Советской республики, когда стояли нетронутые и не охраняемые никем, кроме народной совести, особняки с полами цветного дерева, фресками, зеркалами, даже мебелью, а в их садиках и дворах - прекрасные статуи. Все целехонькое. А теперь у нас боятся поставить красивое изваяние даже на городской площади!

- В самом деле, у нас совершенно ничтожное количество изваяний как образцов красоты человека, не памятников, - воскликнула Сима.

- А на площадях, улицах и в садах древнегреческих городов тысячи статуй стояли много веков, - тихо сказал Гирин, - никем ни разу не тронутые, охраняемые прочнее стальной решетки ореолом своей красоты. Судите сами, чье психическое здоровье было лучше.

- Я бы назвал его по-гомеровски - богоравным, - сказал Солтамурад.