Читаем Томление (Sehnsucht) или смерть в Висбадене полностью

Вот его мир: „Боже! Как же я ненавижу этот мир! Насквозь ублюдочный и рабский. Почему я всегда вынужден играть только по правилам этого мира? Не могу больше! Когда-нибудь я сумею, наконец, заставить мир играть по моим правилам, когда-нибудь мир вынужден будет играть так, как я хочу. Я хочу навязать миру мои желания, а не жить всегда по чьим-то. Собственно, даже не навязать, а вынудить считаться с моими условиями. Почему, когда я думаю о нуждах общества и делаю работу, которая помогает лучше жить многим и многим, другие в это же время, решая только свои проблемы, думая только о выгоде для себя лично и своего ограниченного окружения, оказываются в более выигрышном положении, оказываются защищеннее, свободнее, и меньше страдают. Почему я всегда вынужден доверять, почему я всегда страдаю, почему я всегда в дураках. Господи, сколько же можно.“

Сумерки уже почти нахлынули в лес, еще немного, зелень сосен станет темной и тяжелой. И только белые астры перед домом не меняли своего облика, и в сумерках сильным облаком рвались ввысь. На этом месте когда-то посадил астры дед, но, как и в доме, всю планировку сада седобородый оставил без изменений.

Внутри дом был стар, впрочем, скорее, сохранен в изначальном виде. Горбун нажал на подоконник, бревенчатая стена поехала вниз, открыв тамбур с лифтом и железной дверью, за которой были ступени вниз. Запустить лифт или открыть дверь на лестницу можно было, только зная код. Уже в тамбуре стену вернули на место, автоматически зажегся свет.

Лаборатория располагалась не под домом, а несколько в стороне, под гаражом, но и из дома можно было пройти или спуститься на лифте в огромный бункер на десятиметровую глубину. Был и еще один выход (или вход), в лесу, метров за триста. Новоиерусалимское подземелье было копией сочинского, было также оборудовано и спланировано. Здесь и предстояло развернуть наркопроизводство.

Через неделю лаборатория заработала, начать решили с джефа, которого никто не пробовал. По традиции, первую дозу употреблял седобородый, испытывая наркотик, и несколько дней не выходя из подземелья. Седобородый был убежден: он изготавливал не яд, а свободу, он торговал свободой, дело людей – как воспользоваться, суметь и захотеть помочь себе или убить себя преждевременно, до осознания величия новых возможностей, которые открывает наркотик. А поэтому все новые виды седобородый пробовал на себе, чтобы удостовериться, что – это не яд…

Перейти на страницу:

Все книги серии Terra-Super

Под сенью Молочного леса (сборник рассказов)
Под сенью Молочного леса (сборник рассказов)

Дилан Томас (Dylan Thomas) (1914–1953) — английский РїРѕСЌС', писатель, драматург. Он рано ушел из жизни, не оставив большого творческого наследия: немногим более 100 стихотворений, около 50 авторских листов РїСЂРѕР·С‹, и множество незаконченных произведений. Он был невероятно популярен в Англии и Америке, так как символизировал новую волну в литературе, некое «буйное возрождение». Для американской молодежи РїРѕСЌС' вообще стал культовой фигурой.Р' СЃР±орнике опубликованы рассказы, написанные Диланом Томасом в разные РіРѕРґС‹, и самое восхитительное явление в его творчестве — пьеса «Под сенью Молочного леса», в которой описан маленький уэльский городок. Это искрящееся СЋРјРѕСЂРѕРј, привлекающее удивительным лиризмом произведение, написанное СЂСѓРєРѕР№ большого мастера.Дилан Томас. Под сенью Молочного леса. Р

Дилан Томас

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Современная проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее