Тонкий лед

Но ни в этот, ни в последующие дни не вызывал к себе Егора начальник зоны, не поблагодарил за служ­бу, не отметил в приказе. Сделал вид, что ничего осо­бого не произошло, а за обычную работу никто не хва­лит. Платонову даже благодарность не объявили. Че­ловек понял, что его не уважают, с ним не считаются, а потому окончательно замкнулся, перестал общаться с коллегами. Даже не поделился радостью, что у него родилась дочь. В ту ночь Егор не сомкнул глаз. Дев­чушка появилась на свет в шесть утра. Он порадовал­ся вместе с тещей. Мария Тарасовна звонко расцело­вала зятя в обросшие щеки, велела побриться, умыть­ся, поесть и только тогда идти на работу.

Платонов тогда впервые уснул за рабочим столом.

—   Наверное, бухнул лишку наш непьющий и всю ночь озорничал с какой-нибудь соседкой,— строили догадки сотрудники отдела.

И лишь Соколов, заглянувший в спецотдел по сво­им делам, сказал тихо:

—   Отцом стал. Дочь у него родилась. Моя жена у его Тамары роды приняла. Говорит, что малышка у Егора словно кукла, глаз не оторвать, и здоровенькая.

—   Собраться нам надо на подарок ему.

—   Обойдется!

—   Дети не каждый день родятся,— напомнил кто- то из сотрудников.

К концу дня собрали неплохую сумму, к ней приба­вил Соколов от администрации, а там и охрана под­ключилась. Егор своим глазам не поверил: таких денег он отродясь в руках не держал. Человек сидел расте­рянный, сконфуженный и все твердил:

—   Спасибо всем вам... за тепло к моей дочке...

Домой он летел словно на крыльях. Своей радос­тью поделился с тещей.

Та руками всплеснула:

—   Ну, видишь, а говорил, ненавидят и подсижива­ют, хотят избавиться. Ошибся ты, не разбираешься в людях. Если бы хотели выкинуть, копейки не дали б.

«Кто знает. Как дальше сложится? Может, ошибал­ся я, а возможно, что и впрямь не доверяют мне. Они все на той зоне по многу лет работают, друг друга насквозь знают, я один — кот в мешке. Так и говорят, не скрывая, прямо в глаза. Хотя, если разобраться, а что в нашей работе есть такого, что другому не дове­ришь? Но имеется, и еще сколько всяких моментов»,— подумал Платонов и вспомнил совсем недавнее.

Пришла почта в зону. Обычная, как всегда. Письма и бандероли, немного посылок с одеждой и куревом. Десятка два писем, хоть теперь отдай зэкам. В них ничего особого: о семейных радостях и заботах, о де­тях, о том, как тяжело растить ребятню без отцов. Дет­вора вовсе от рук отбилась, а мужику до воли еще полжизни париться. А сама баба вовсе из сил выби­лась, да и дохода никакого. Детвора на голом хлебе сидит.

И лишь Пичугину пришло длинное, пухлое письмо. Тоже от женщины. Кем она приходилась зэку? Женой? Нет! Благоверные на такие письма не способны. Эта была подругой, наверное, очень давней, любимой и любящей. Егор, прочтя ее письмо, позавидовал бри­гадиру. Ничего особенного тот собою не представлял, а вот любит его за что-то женщина и ждет.

«Алешенька, радость моя! Как я соскучилась по тебе, мальчишка мой! Все время вижу тебя во снах, а ты никак не хочешь вернуться в дом. Хватаешь меня на руки и несешь то в лес, то в озеро. Я кричу от страха, а ты хохочешь и все стараешься спрятать меня. От кого и зачем? Я хочу жить вместе с тобою до самой смерти и буду ждать тебя. Другого выхода нет. Ты — моя жизнь и любовь, мой свет и судьба... Слышала я в городе о скорой амнистии. Может, и нам повезет? Я очень жду,— Егор читал письмо дальше. В нем тре­воги и надежды сплелись в тугой узел.

«Зря старалась баба! Не получит козел письмо. В «шизо» сидит. Уже месяц там канает потрох. Туда почту не приносят, потому не обессудь»,— равнодуш­но порвал письмо и бросил его в корзину. Вскоре вовсе забыл о нем, ведь Пичугина сунули в штрафной изо­лятор за попытку к побегу.

Конечно, он был далеко не первым и не последним в числе тех, кто пытались любым способом удрать из зоны, вырваться с ненавистного Атоса.

Нет, никто из беглецов не допускал мысли остаться в Поронайске или вообще где-нибудь на Сахалине. Все мечтали сорваться на материк любой ценой, хотя б для этого пришлось бы заложить зубы.

У каждого беглеца была не только цель, но и кон­кретный адрес, где ему были рады. У всех, даже у мах­ровых бандюг имелся свой причал, самый дорогой и родной. Лишь однажды молодой беглец признался, что убежал бы он в Японию.

—   Кому ты сдался, гнус криворылый? Иль своих гадов там мало? Да в Японии такое говно мигом отло­вили б! Язык не знаешь, ни денег, ни ксив не имеешь. Воровать бы начал? В Японии за это тыкву снимают. Куда ж ты, мудило, пер? — рассмеялся редкозубый молодой охранник в лицо беглецу.

—   Не такой уж я дурак! На Сахалине половину жиз­ни проканителил среди японцев. По-ихнему понимаю неплохо,— ответил зэк.

—   А на что ты им сдался? В зоне не знаем, в ка­кую задницу тебя воткнуть. Везде помеха! Да и сачок отменный! Японцы таких уродов на дух не терпят. Они—трудяги, про это все знают! Ты ж своим немы­тым рылом к ним навострился, во придурок! — хохо­тал охранник.

—   Работать и конь умеет. То не мудро! А я еще думать могу!