Тоннель

— Замолчали все! — рявкнула чиновница из Майбаха и скривилась, потому что головная боль превращалась в мигрень — ту самую ее разновидность, от которой нет средства и какая укладывает в постель на сутки, и все уже было мучительно: свет потолочной лампы, запах ружейного масла от ополченцев, визгливая бухгалтерша и сладкий бухгалтершин парфюм. — Я объясню, если вы помолчите. Это капсула. Вы понимаете? Как подводная лодка. Замкнутая система жизнеобеспечения, и она рассчитана ровно на шестьдесят человек. Абсолютный максимум, воздух мы не поделим. Нам придется выбирать все равно, и чем меньше времени мы потратим сейчас на споры, тем больше у нас останется для того, чтобы сделать ответственный выбор.

— А выбирать, значит, вы будете? — спросили из задних рядов.

— Пусть бумагу покажут сначала! — снова крикнул кто-то, хотя и без прежнего запала, а скорее жалобно, как кричат вслед уехавшему трамваю.

— Да, — сказала женщина из Майбаха. Лица расплывались у нее перед глазами — одинаковые, нечеткие; ступни жгло, как будто она стояла в кипятке. Ей нужно было съесть таблетку суматриптана, лечь и снять обувь. — Да, выбирать буду я. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 23:58

Когда все начали толкаться и вопить, водитель пассажирского автобуса № 867 Руза — Кунцево выпрямил спину и снова незаметно переступил с ноги на ногу. Ему надо было отлить — давно, еще с момента, когда адская баба толкала в космическом предбаннике свою речь про будущее и жертвы, и попроситься в туалет ни во время этой речи, ни после было как-то уже не с руки. Не пришлось к слову, тем более что больше никто не просился. Вообще-то терпеть он мог долго, хватало на целый рейс, и знать бы заранее, не пил бы столько воды. Да что там, не пил бы совсем. Но он-то не знал и наградную свою пятилитровку по дороге ополовинил, и вот теперь эти два с половиной литра рвались наружу, а момент стал и вовсе неподходящий. Причем баба в костюме как будто портила все еще больше и народ за дверью не успокаивала никак.

Поначалу, когда хотелось не так сильно, его одолевали еще всякие трудные мысли. Он думал, к примеру, про маму и что месяца два ей уже не звонил, про одну там девушку из Конькова и даже немного про ядерный гриб. Про воняющий маслом помповый дробовик и как спросить, где у него предохранитель. И еще про своих пассажиров — сорок шесть человек, из которых, наверно, возьмут не всех или даже никого, и тогда придется их не пускать, и как именно это придется делать. Обычно их, конечно, не помнишь, а вот с этими он ел яблоки, ночевал на полу автобуса и запомнил хорошо — особенно как они его провожали потом ломать стену, хотя и яблоки тоже. Но теперь его так мучила резь в паху, так у него там дергало сейчас и жгло, что он забыл и про пассажиров, а думал только о том, чтоб не обмочиться на глазах у всех себе на ноги. Он и так-то по эту сторону двери оказался случайно: в армии не служил, дробовика своего боялся, даже правильно взять не умел и уверен был, что такой очевидный позор уже точно ему не простится.

А бодяга у входа как нарочно затягивалась. Кто-то предложил голосовать, а потом еще кто-то — жеребьевку, и одни заорали: да, именно, голосование, а другие: жребий, жре-бий! И он подумал было, что можно будет успеть — в суматохе, пока станут писать бумажки, как-нибудь тихонько отлучиться на минутку, спрятаться и отлить — у стеночки, за машинами. А вонючий дробовик отставить в сторонку или прямо так, с дробовиком. Но мордатая баба в костюме сказала «нет», безо всяких уже речей — просто подняла руку и сказала «нет», и никакой жеребьевки не получилось. Все даже орать перестали, как если бы сразу поняли, что спорить тут без толку и что бабу лучше не злить. К тому же вид у нее стал такой, словно она уже разозлилась до крайности, и ровно по этой причине проситься сейчас отойти по нужде тем более было нельзя. Водитель автобуса Руза — Кунцево скрестил ноги потуже и попробовал думать про свой маршрут: бетонка, Ильинское шоссе, Николина Гора, МКАД. Николина, Ильинское, бетонка.

— …Тратите наше с вами общее время, — говорила между тем проклятая баба. — Список уже составлен, сейчас я буду называть фамилии...

— Ну как это составлен! — вскинулась вдруг какая-то тетя в шортах. — А кто составлял-то его? Чего ж вы построили маленькое такое, что никто не поместится! — и вдруг зарыдала, широко раскрыв рот.

— Блатные поместятся! — снова встрял тот же самый в брезентовой кепке. Он вроде наоборот почему-то радовался и даже огляделся, как будто ждал, что ему захлопают. — Для своих и строили, куплено у них все! Денежки, наверно, собрали тихонько!

И все опять заорали.

— Да совести нету у них!

— А-мо-раль-но!

Тетя в шортах рыдала, и кто-то еще рыдал, а кто-то полез на Майбах, и снова загавкал бледный мужик с кобурами под пиджаком — отошли, отошли, сказал! Водитель автобуса понял, что вся бодяга пойдет сейчас по новому кругу, мысленно застонал и прижался спиной к стене. Ему было совсем уже худо.