Тоннель

— Все правильно, пусть нам покажут! — немедленно влезла истеричка из Пежо. — Своими глазами посмотрим, имеем право! И решать будем сами!

— Да может, там правда хоромы! — подхватили сзади.

— Не может быть маленькое такое, как это — маленькое делать такое, что никто не поместится!

— Наззад! На место вернулись все!

— Ну ясно ж уже, она тупо делиться не хочет! Самим чтоб на дольше хватило!

Разбитая морда мелькнула за Майбахом и снова пропала, но это было уже неважно. Толпа выходила из берегов, и все перепутались — химик-эколог с дочерью и горбоносый профессор, теплотехник Красовский, дачница в шортах и Тимохина с паспортом и кричали одновременно.

— Тебе, что ль, построили, сука! Людям построили!

Прямо перед собой чиновница в синем увидела немолодое бухгалтершино лицо, перекошенное и красное, подумала про маленький тамбур у себя за спиной, тесный, как консервная банка, и сделала шаг назад. Всего один малодушный шаг, потому что ее минута слабости, оказывается, все еще длилась. И левым плечом толкнула рыжего водителя автобуса. Не толкнула даже — задела, зацепила легонько.

Но водителю маршрута № 867, который границу боли давно перешел, находился уже в своем персональном аду и стоял зажмурясь, случайный этот толчок показался намеренным ударом, продолжением прочих его страданий. Он стукнулся затылком о стену, охнул и так же случайно потянул на себя цевье помповика. Помпа издала неожиданно громкий звук — красивый сочный щелчок, как в полицейских фильмах. Но услышал его в общем гвалте всего один человек — рябой мужик с кобурами под пиджаком, который обернулся, в первый раз посмотрел водителю автобуса прямо в глаза и крикнул:

— Курок не трогай! — и лицо у него стало совсем белое, еще белее, чем раньше. — Палец с курка! Всем стоять, блядь! — заорал он потом остальным ополченцам, хотя было не очень понятно зачем, потому что стояли они и так уже целый час и бежать им отсюда теперь было некуда, разве что назад в поганую дверь, за которой их тоже ждали одни только неприятности.

А водитель автобуса Руза — Кунцево в резиновых тапках, с огненным шаром в кишках понял вдруг, что его указательный палец и правда лежит на курке. И лежит там давно, а скорее всего — лежал там все время, потому что где еще держать палец, когда тебе дали ружье, даже если ты не стрелял ни разу в жизни. Особенно когда ты не стрелял. Он отставил помповик от себя как мог далеко — чтоб увидеть точно свой палец и вынуть его осторожно, как было велено.

— Немедленно! Если сейчас же!.. — вопила баба в синем костюме — и тоже, конечно, ему, потому что все тут орали и злились именно на него. — ...Сию минуту!.. Останетесь снаружи!

— Ствол в потолок! — вопил белый мужик с кобурами. — Палец с курка убрал!

Но это нельзя было все сделать одновременно — задрать ствол, и вытащить палец, и быстро еще объяснить, что он слышал и сейчас все поправит.

Поэтому на одну короткую, крошечную секунду он отвлекся от ружья, повернулся к мордатой бабе и увидел, что та на него не смотрит и в принципе не смотрит уже никуда. Что глаза у нее закатились, а рот кривой, и кричит оттуда тоже как будто не она. Что брючина у нее на бедре лопнула прямо по шву, от кармана вниз, и рвется из дырки серая толстая кожа, голая, как у несвежей курицы в магазине. Он вдруг понял, что баба в костюме мертвая, точно мертвая, просто не знает еще об этом. И носатый старик, и бухгалтерша, и крикучая мамочка, и сорок шесть его пассажиров — ну конечно, причем со вчерашнего дня, это все объясняло. А раз так, и он тоже мертвый, господи, и он тоже, догадался водитель автобуса и с облегчением наконец обмочился.

— Тихо-тихо, ну чё ты, — сказал бледный мужик совсем близко. — Эй, слышишь, нормально все.

А и правда же стало нормально, даже хорошо. Боль в кишках вытекла и терзать его перестала, и кричать вокруг перестали, и у бледного мужика голос тоже был ласковый и незлой:

— Дай-ка мне. Дай-ка я подержу.

Все закончилось, раз он мертвый, и стоять тут уже не надо, и вообще ничего не надо, а наверное, можно выбрать даже другое какое-то место, не это, если только представить его как следует. Например, у въезда в Николину, там, где поле и елки на горке, подумал водитель автобуса и от мысли этой едва не засмеялся. Оставалось только отдать ружье, потому что оно-то его и держало, а больше ничего.

В тот же самый момент чиновнице в синем тоже стало немного легче, и по крайней мере одна из причин была та же самая: крик прекратился. Все заткнулись — бухгалтерша, сука из Пежо, лысый товаровед и химичка-эколог, как если бы им отключили звук или даже стерли совсем. В голове у нее наступила тишина, и чиновница расслышала наконец голос рябого охранника:

— Молодец, хорошо, а теперь я возьму. Тихо-тихо, вот так, — говорил тот и смотрел куда-то ей за спину.