Тоннель

— Отойдите, дайте я посмотрю. Пропустите меня, прошу вас, я доктор.

— Доктор он. Где вы раньше-то были, доктор. Бедный мальчик лежит тут совсем один. И грязь еще такая...

— Это бензин, что ли?

— Масло, наверно. Натекло из машины. А он прямо щекой... Может, лицо ему хотя бы протереть?

— Да при чем тут лицо, рука у него, смотрите.

— Ну чего вы встали, доктор? Стоит он, главное. Делайте что-нибудь!

Это была та же сердитая женщина, доктор узнал ее, та же самая, которая ночью принесла пакетик молока коту и сказала «они думают, им все можно». Но мальчик выглядел хуже, намного хуже, и теперь у решетки собрался десяток сердитых женщин с водой и салфетками. Одна даже сидела на корточках, просунув руку сквозь прутья, и гладила его по волосам. А другая зачем-то принесла яблоко. Идиотское розовое яблоко с подбитым бочком. И все они смотрели на него, доктора, с одинаковым отвращением и упреком, как люди, просидевшие ночь у постели тяжелобольного, на заглянувшего утром нерадивого врача. И ждали, конечно, что он сейчас все исправит и возьмет из воздуха капельницу с дофамином, кислород и стерильную операционную. Разломает пятитонную решетку, щелкнет пальцами и перенесет сюда реанимационную бригаду. Притом что за все время он смог выпросить у них только паршивую пачку ибупрофена.

— Десять часов прошло, — сказал доктор, дрожа от ярости. — Десять! И вот теперь вам его жалко. Теперь вы про него вспомнили. А что же вы не слушали, когда я просил вас! Я говорил, что нужны лекарства, что у меня ничего нет, мне даже рану было нечем обработать! Чего вы от меня хотите, чуда? Не будет вам чуда, и не надо смотреть, не надо на меня теперь смотреть!..

Он задохнулся, закашлялся и мгновенно увидел себя со стороны — смешного, красного, в измятой рубашке. Требовать и гневаться у него всегда получалось плохо, неловко; он потому, наверное, и выбрал стоматологию — это был самый смиренный способ врачевания, самый безопасный. У него была тихая практика, маленький кабинет на Шаболовке, пожилая старомосковская клиентура — бюгельные протезы, телескопические коронки и разговоры о внуках. За восемь лет он даже с ассистенткой своей на «ты» так и не перешел и тем более ни разу не позволил себе включить раздраженного бога, это была привилегия хирургов, реаниматологов и прочих, спасающих жизни, перед которыми он робел точно так же, как остальные смертные. И тут вдруг раскричался и даже топнул ногой. Забылся и примерил костюм не по размеру, глупо, стыдно. И главное — поздно.

— А спирт подойдет? — спросила женщина с яблоком. — Руку промыть.

— Лекарства какие? — спросила сердитая, сидевшая на корточках, и с трудом поднялась на ноги, отряхнула ладони. — Ну давайте, говорите. Какие?

— Бумагу и ручку принесите мне кто-нибудь, — сказал доктор. — Я напишу. И спирт несите тоже. А сейчас отойдите и не загораживайте мне свет, я должен его осмотреть. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 09:24

— Значит, пойдем по рядам, с начала, — сквозь зубы цедила женщина-Мерседес и вколачивала каблуки в асфальт свирепо, как будто хотела наставить в нем дырок. — Машина за машиной. Так даже проще, все сидят по местам, никого не пропустим. Не отставайте, лейтенант.