Торопись с ответом

Войдя в зал, уставленный столиками, за которыми сидели, шумно разговаривали, чокались, смеялись разгоряченные от духоты, еды и пития люди, Алексей Алексеевич усмехнулся:

— То, что нам нужно. Антиакадемическая атмосфера.

Кивком головы он подозвал метрдотеля:

— Пожалуйста, усадите нас.

— Свободных мест нет, — сухо сказал метрдотель. — Много гостей. Суббота.

Метр был очень важный, в безукоризненно белой манишке, с седеющей головой, с тщательно выбритым лицом, на котором застыло несколько загадочное выражение замкнутости.

— Объективная закономерность, — заметил Павел. — Суббота. Закон Гей-Люссака.

— Что вы сказали? — повернулся к нему метрдотель, слегка подняв брови.

— Объективная закономерность, говорю. Закон Гей-Люссака.

— Понятно, — кивнул метр, все же не решаясь отойти.

— Итак, нас четверо, — мягко повторил Алексей Алексеевич. — И, как видите, с нами дама.

— Понятно, — неопределенно сказал метр. — Понятно… — повторил он после некоторого раздумья.

И вдруг любезная улыбка мгновенно преобразила его лицо. Оно стало доброжелательным и заинтересованным. Само внимание.

— Сделаем. Для таких гостей все сделаем!

Свободный столик нашелся сразу, и когда все уселись, Алексей Алексеевич торжествующе проговорил:

— Видели? А вы — объективная закономерность. Закон Гей-Люссака. Нет, друзья, без волюнтаризма не проживешь! — Помолчав, он добавил: — Науку я исключаю. Как, впрочем, и еще кое-что…

По традиции Алексей Алексеевич заказал шампанского и легкий ужин. Старик был очень привлекателен со своей старомодной учтивостью. А когда разговор зашел об искусстве, Павлу и Женьке пришлось помалкивать. Впрочем, Женька набрался храбрости и спросил про бронзового человечка.

— Запал в душу мой человечек? — улыбнулся Алексей Алексеевич. — Почувствовали, какой он гордый и смелый. Он не сдастся, не отступится от себя. Это крестьянин времен Жакерии. Борьба и свобода! Вещь действительно старинная и уникальная, работы неизвестного мастера семнадцатого века. В своем роде семейная реликвия. Мой отец, старый большевик — подпольщик, привез ее из эмиграции. Жак был его другом, потом — моим, потом — моего сына…

Он замолчал, прикрыв глаза рукою. Чуткая Марина первая поняла и остановила взглядом Павла, хотевшего что-то сказать. Но Алексей Алексеевич уже справился с собой.

— За музы! — поднял он бокал, обратившись к Марине. — Музы и разум!

— Муза. Одна на двоих, — поправил Павел.

— О, разумеется! Коллективный разум и единственная муза. — Алексей Алексеевич чуть поклонился Марине. — Такой музе позавидовал бы сам Эйнштейн!

— Благодарю вас, — сказала Марина. — Но я всего лишь микробиолог. Сотрудник эпидемстанции. Не более того.

— Ты слишком хороша, чтобы быть хорошим эпидемиологом, — заметил Павел. — Это нарушило бы общую гармонию, то бишь справедливость, по терминологии моего друга и соратника Евгения Корнеева.

— За соратника — спасибо. Счастлив быть твоим современником! — немедля откликнулся Женька.

— Не стоит благодарности. Ты заслужил. — Павел разошелся. — Так вот, во имя справедливости, давай так, — обратился он к Марине, — я — прекрасный ученый, а ты — прекрасная женщина. Пойдет?

Дальше уже поехало, понеслось в стремительном темпе, все убыстряясь, как это бывает, когда летишь на санках с крутой горки. Стоит только решиться. Решиться — и оттолкнуться.

— Понимать, как предложение руки и… чего там у тебя вместо сердца? — спросила Марина.

— Обыкновенный двигатель, так как же — формула принимается?

— Я буду тебя любить, а ты за меня думать, так? — допытывалась Марина.

— Такое понимание семейных отношений меня вполне устраивает.

— Ого, семейных, — выдавил из себя заметно помрачневший Женька.

— Что ж, все мы, и биологи и балерины, только об этом и мечтаем. — Марина усмехнулась: — Ты неотразим. Устоять невозможно.

— И луна еще не взошла, — сказал Женька.

— Еще нет. А что ты об этом думаешь, Евгений Корнеев? — чуть дрогнувшим голосом спросила Марина.

— Ничего. Ровным счетом ничего, — он злился все больше и больше.

— Хорошо, — сказала Марина, повернувшись к Павлу. — Обещаю подумать. В свободное от работы время.

— А вот этого вам как раз и не полагается! — усмехнулся Алексей Алексеевич.

Улыбаясь, он слушал этот разговор и сразу понял — это давнишняя история. Старая, но вечно новая, как сказал поэт.

Но дело зашло, кажется, слишком далеко, если судить по лицу Евгения Корнеева, и Алексей Алексеевич поспешил добавить:

— Что же касается прекрасных ученых (разумеется, в равной мере это относится к вам обоим), то у меня предложение…

Павел слегка поддался вперед, но Корнееву, видно, трудно было сразу переключиться. Он по-прежнему изо всех сил старался сохранить невозмутимый вид…

— Предложение… — снова повторил Алексей Алексеевич, смотря на Корнеева. Ему все больше начинал нравиться этот несколько бесшабашный и неожиданный молодой человек. Интересно, кто из них играл первую скрипку?