Тоска по чужбине

   — Чисто крестный ход, — всё ещё пошучивал младший Заварзин, но старший уже хмурился.

Сани приблизились. Из мехов высунулось белое лицо попа Харитона. Он был плотно укутан в шубы, сани же действительно были покрыты дорогим ковром. За всю жизнь скромному священнику не доставалось такого почёта. Посельский старец и келарь шли рядом с санями.

Последнюю неделю Харитон едва перемогался, думали — преставится. Язык и руки не слушались его, глаза смотрели младенчески безвинно и беспамятно и были красны, как у застарелого пропойцы. Обрызгивание святой водой и прочие верные средства не помогли. Крестьяне уже советовались, не вызвать ли от самоедов доброго шамана, он лечит. Сами они к шаманам охотно хаживали, возили своих больных. С попом это было неловко, сам Харитон мог осердиться, огорчиться до смерти. Своими средствами лечили в монастыре, но старец-исцелитель, посмотрев в очи Харитону, приговорил: «Болесть неисцельная». Харитон два дня лежал у них в больнице — ещё Антоний, Господь ему судья, устроил при обители больничный приют для иноков и бездомовных. Зачем они теперь везли недужного на озеро? Талой водицей исцеляться? Известно, что вода со льда лечит не хуже, чем с уголька.

   — Благослови вас Бог, дети мои, — твёрдо произнёс отец Харитон.

Крестьяне остолбенели. Они смирились с тем, что Харитон перекреститься нс умеет. Присмотревшись, обнаружили, что поп, при всей слабости, смотрел осмысленно. Он без усилий сотворил благословляющее движение и даже улыбнулся Заварзину. Улыбнулся снисходительно и отчуждённо, как человек, узнавший нечто новое и важное. Знание делает людей высокомерными...

   — Дети мои, заутра приходите в Троицкую церковь при обители, я свою последнюю службу поведу. Приму постриг и уж служить не стану, яко недостоин в иеромонахи... Простым иноком живот свой скончеваю и вам, дети, завещаю: поболе кротости, помене гордыни умственной и еретической! Что вам посельский с келарем советуют, вершите себе на благо. Богомольцы в вашей милости не нуждаются, вы в них нуждаетесь!

Осилив такую складную речь, Харитон прикрыл глаза. Солнце пронизывало истончившиеся веки, он щурился, морщинки-трещинки разбегались и пропадали в зарослях седых волос. Лик у священника был тихий и довольный.

   — Благо, что исцелили тебя старцы, — неуверенно начал Заварзин. — Только за что же им наши угодья отдавать?

   — Я про угодья слова не сказал, — ответил Харитон, не открывая глаз. — Я про ересь... А исцелили меня не старцы, а сам святой Антоний. Как поднесли меня к раке с мощами его, открыли да увидел я не токмо нетленные косточки, но даже кожу на лбу его... Инда мороз прошёл по мёртвым членам моим, а после — огонь! И я заговорил и восстал!

Он вновь перекрестился, не доверяя своим способностям. Монахи замолитвословили. Крестьяне поснимали шапки. Священник неожиданно открыл глаза, и Неупокой смущённо встретил его прямой, холодный взгляд.

   — Не веришь, еретик?

   — Верю, — против воли откликнулся Неупокой.

Он не мог не верить очевидному, а тем более искренности старика, заглянувшего в гроб. Да и об иных исцелениях такого рода в церковных записях содержались проверенные сведения. Борясь с самозваными чудотворцами, церковь придирчиво свидетельствовала и нетленность мощей, и чудеса исцеления. Против многих из них нечего было возразить даже Косому и Вассиану Патрикееву. Их доводы о «самородном излечении», происходившем не волей мертвецов, а живой верой самого больного, убеждали слабо. С отцом Харитоном у раки Антония случилось нечто не поддававшееся простому объяснению.

Да никому, честно сказать, и не хотелось объяснять, разоблачать. Чужое исцеление даёт надежду всем. Монахи недаром возили Харитона по озёрам, залитым солнцем Благовещения: в сей день Дева Мария убедилась, что понесла, а значит, человечество в лице её узнало о своём спасении от конечной гибели...

Старец-посельский, дав крестьянам время осознать всю глубину и значимость случившегося, заговорил об ином:

   — Негоже, христиане, присваивать то, что неведомо кому принадлежит: Божьему дому али вам. По государеву указу рыбу в этих озёрах ловить можем только мы. Но покуда нас по вашему навету в приказах волокитят, и вам не след проруби рубить. Нетерпеливые какие...

   — Покуда мы нового указа ждём, — мирно возразил Заварзин, — рыба уйдёт на глубину. Она указа ждать не станет.

   — Как ты молвил? Ей, стало быть, государево слово не указ?

   — Али указ, отец посельский? Да ты в уме?

   — Я-то в уме, а ты почто такие слова сочетаешь? Государь — и рыба. Тут намёк!

   — Ступай, ступай с миром, отче. Не цепляй нас.

Довольные иноки двинулись через озеро к другому рыбацкому стану. Возница зачмокал, засвистел, лошадка побежала. Только последний из монахов, поравнявшись с Неупокоем, прошипел:

   — А ты, расстрига, убирайся, пока тебя в оковах не увезли отсюдова!