Читаем Тоска по дому полностью

Простите. Не могу влюбиться в этот город. Весь этот Баухаус меня не впечатляет. У меня не перехватывает дыхание при виде долины или горы, потому что их нет. Нет Верхнего и Нижнего города. Есть просто Тель-Авив. Нет улиц под названием Долина привидений или Эфиопская. Есть только Бограшов и Роках. Никто не прячется за многотысячелетней стеной. В лучшем случае – за надетой с утра личиной. Здесь не увидишь ни арабов, ни ортодоксов из партии ШАС, ни бедняков, ни родителей в трауре, ни даже детей в возрасте Йотама.

В Иерусалиме я в первые дни чувствовала себя, как в Пурим. Все казались вырядившимися в маскарадные костюмы: ультрарелигиозники в своих пингвиньих одеяниях; ультрарелигиозницы в наглухо застегнутых платьях, сквозь которые прорывается их женственность; молодые американцы, заполняющие летом пешеходные улицы в центре города, в футболках с надписями на английском и слишком белыми ногами; ботаны в клетчатых рубашках, сидящие в синематеке с таким серьезным видом, что в них невольно видишь притворщиков; крутые парни с торчащими от геля волосами; бойцы пограничной полиции в тесной военной форме; старый йеменский еврей, торгующий йеменским фалафелем.

А здесь умереть можно от однообразия. Каждый стремится выделиться, а в результате все выглядят почти одинаково. Как будто между ними существует какой-то тайный код. Как будто, если оденешься не по моде, тебя оштрафует инспектор муниципалитета. И дело не только в одежде. Повсюду, куда бы ты ни зашел, слышна одна и та же музыка, передаваемая популярной якобы военной радиостанцией. В кафе посетители обсуждают то, о чем пишет местная пресса, но не спрашивают друг друга: «А ты читал?..» – нет, только: «А ты слышал?..». Потом официантка с неизменным выражением лица приносит меню, и они изучают его так сосредоточенно, как будто это сборник стихов, а заказывают то, что заказывали в прошлый раз. И все, как один, или геи, или лесбиянки, или, в крайнем случае, бисексуалы. И, конечно, все левые. Как будто альтернативы не существует. Как будто политические взгляды – это не твое личное дело, а дополнительный предмет одежды, еще одна тенденция, из которой лучше не выбиваться. (Амир сейчас сказал бы: «Можно подумать, что твои взгляды так уж выделяются на общем фоне».) И это правда. Это удобно. Так же удобно, как выйти замуж за своего первого парня и бывшего одноклассника. Здесь ни от кого не исходит особой угрозы. Все знакомо и предсказуемо. Никто не бросит в тебя камень, если в субботу проедешь на машине, никто не станет утверждать, что соглашения в Осло – это партия в покер, и ты, скорее всего, не встретишь настоящих арабов, разве что намеренно отправишься искать их в Яффу. Но даже там они вежливо продадут тебе самбусак, но им и в голову не придет среди бела дня врываться в еврейский дом и крушить стену, как рабочий со стройки у Мадмони.

Здесь, в Тель-Авиве, безопасно. Пресно. Плоско. Вот уже неделю я брожу с фотокамерой по улицам и ищу хоть что-нибудь, способное пробудить во мне ощущение желтого перца. И ничего не нахожу.

(Амир сказал бы: «Возможно, ты ищешь не в тех местах».)

Вчера, возвращаясь с одной из своих бесплодных прогулок, возле дома я встретила того парня с балкона.

– Привет, – сказал он мне нарочито развязным тоном.

«Мы едва знакомы, – подумала я. – С какой стати он так со мной разговаривает?»

– Привет, – ответила я на той же волне, сама себе удивившись.

– Фотографировала? – спросил он, указывая на камеру.

– Нет, не нашла ничего интересного, – призналась я и повернулась уходить.

– А вспышка у тебя есть? – неожиданно спросил он другим, уже нормальным тоном.

– Конечно, есть. А тебе зачем?

– Если есть, могу сводить тебя сегодня ночью в интересное место.

– Слушай… – Я уже подбирала предлог для отказа, но вдруг подумала: «А почему бы и нет? Может, мне, чтобы постичь этот город, не хватает как раз хорошего гида?». А парень с балкона при свете дня выглядел вполне симпатичным. Что-то в его осанке говорило: «Мне можно доверять». И он был слишком маленького роста, чтобы я им увлеклась, – еще один плюс. Кроме того, сколько можно сидеть в квартире тети Рути и листать альбомы?

– Ладно, – сказала я. – В котором часу?

– Я крикну тебе с балкона около часа.

– Часа ночи?

– Но не дня же? С какой планеты ты сюда свалилась?

«С планеты Кастель», – хотела ответить я. Но не стала.



После нашего почти поцелуя Сима больше ко мне не приходила. Испугалась. И стук в дверь не был похож на деликатное постукивание Йотама. «Может, это Ноа?» – подумал я. Надел брюки и рубашку и с бьющимся сердцем пошел открывать. Передо мной стояла девушка с кастрюлей в руках.

– Ты Амир? – спросила она, озираясь.

– Да, – ответил я.

– Мама приготовила для тебя, – и девушка протянула мне кастрюлю.

– Твоя мама? – спросил я. – А кто… Кто твоя мама?

– Ахува Амеди, – переступая с ноги на ногу, ответила девушка. – Мы живем на улице Безымянного Героя, сорок три. Первый дом перед поворотом. Ты что, не хочешь? Это кубэ метфуния. Очень вкусные. Мама обидится, если не возьмешь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Салюки
Салюки

Я не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь. Вопрос этот для меня мучителен. Никогда не сумею на него ответить, но постоянно ищу ответ. Возможно, то и другое одинаково реально, просто кто-то живет внутри чужих навязанных сюжетов, а кто-то выдумывает свои собственные. Повести "Салюки" и "Теория вероятности" написаны по материалам уголовных дел. Имена персонажей изменены. Их поступки реальны. Их чувства, переживания, подробности личной жизни я, конечно, придумала. Документально-приключенческая повесть "Точка невозврата" представляет собой путевые заметки. Когда я писала трилогию "Источник счастья", мне пришлось погрузиться в таинственный мир исторических фальсификаций. Попытка отличить мифы от реальности обернулась фантастическим путешествием во времени. Все приведенные в ней документы подлинные. Тут я ничего не придумала. Я просто изменила угол зрения на общеизвестные события и факты. В сборник также вошли рассказы, эссе и стихи разных лет. Все они обо мне, о моей жизни. Впрочем, за достоверность не ручаюсь, поскольку не знаю, где кончается придуманный сюжет и начинается жизнь.

Полина Дашкова

Современная русская и зарубежная проза
Презумпция виновности
Презумпция виновности

Следователь по особо важным делам Генпрокуратуры Кряжин расследует чрезвычайное преступление. На первый взгляд ничего особенного – в городе Холмске убит профессор Головацкий. Но «важняк» хорошо знает, в чем причина гибели ученого, – изобретению Головацкого без преувеличения нет цены. Точнее, все-таки есть, но заоблачная, почти нереальная – сто миллионов долларов! Мимо такого куша не сможет пройти ни один охотник… Однако задача «важняка» не только в поиске убийц. Об истинной цели командировки Кряжина не догадывается никто из его команды, как местной, так и присланной из Москвы…

Андрей Георгиевич Дашков , Виталий Тролефф , Вячеслав Юрьевич Денисов , Лариса Григорьевна Матрос

Боевик / Детективы / Иронический детектив, дамский детективный роман / Современная русская и зарубежная проза / Ужасы / Боевики