Тостуемый пьет до дна

(Монтажницы независимо от возраста все курили, только так можно было под благовидным предлогом отдохнуть и потрепаться).

Татьяна налила мне из чайника в чашку воды:

— Выпейте, Георгий Николаевич.

Я выпил воду залпом. И швырнул чашку в стену. Осколки разлетелись по всей комнате.

— Что случилось-то? — спросила Татьяна.

Я сказал.

— Ну они совсем… (непечатное слово)! — возмутилась Татьяна.

— Козлы! — поддержала своего шефа Наташа.

— Наташа, иди, покури! — велела Татьяна.

— Я только покурила, Татьяна Васильевна.

Мне позвонил Сизов и поинтересовался, успеваем ли мы к фестивалю. А я завопил, что без эпизода «Разговор с Тель-Авивом» фильм теряет всякий смысл, что этот эпизод я своими руками выкидывать не буду! Я ухожу с картины, а они пусть что хотят, вставляют, что хотят, вырезают, только пусть уберут мою фамилию из титров!

— Выпей холодной воды. Помогает, — сказал Сизов и положил трубку.

РАЗГОВОР ВАЛИКО С ТЕЛЬ-АВИВОМ

Наш герой купил в Западном Берлине подарок для своего друга Хачикяна и хотел позвонить ему в Дилижан. На переговорном пункте ему сказали, что у них такого города в списке нет. «А Телави?» — спросил Валико. «Есть». И его соединили с Тель-Авивом. Случай распорядился так, что на другом конце оказался эмигрант из Кутаиси, грузинский еврей Исаак. Исаак очень обрадовался, услышав родную речь, и стал расспрашивать, что нового в Кутаиси. Потом они с Валико в два голоса стали петь грузинскую песню. Исаак плакал. А потом, расплатившись за разговор, Валико без копейки в кармане шел пешком до аэропорта.

НЕТ МЕНЯ! ПЕРЕРЫВ!

После разговора с Валико Исаак тут же позвонил в Телави, чтобы сообщить другу Валико — Кукушу, что зеленого крокодила для Хачикяна Валико купил. Но телавский кепочник Кукуш, которого играл великий грузинский комик Ипполит Хвичия, испугался говорить с Израилем, замахал руками и закричал: «Нет меня! Нет! Перерыв!»

И Хвичия сыграл это так, что в том месте, когда смотрели материал, стоял хохот. Даже я смеялся, что со мной на моих картинах бывает очень редко. (Этот эпизод, к сожалению, так и не вошел в фильм.)

Между прочим. У меня висит мой рисунок: грузинские евреи на летном поле в Вене, на нем стоит дата 22 июля 1977 года. 22 июля 1977 года я летел в Рим с посадкой в Вене. Из Москвы до Вены со мной летели грузинские евреи. Они уезжали в Израиль.

В аэропорту в Москве мне запомнилась такая сцена. Выезжала семья: муж, жена, дети, две девочки и мальчик, с ними старик лет восьмидесяти. Пропустили детей с матерью, потом мужчину. Сдает свои документы в окошко старик. Пограничник начинает изучать его бумаги. Посмотрит в бумаги — и на старика. Потом опять долго изучает бумаги, снова долго смотрит на старика. И так минут десять. А старик стоит белый. «А вдруг не пропустят?!» Он больше никогда не увидит своих родных. В те времена в Израиль уезжали навечно. Обратно никто не возвращался.

В Вене на летном поле моих спутников встретил представитель «Сохнута». Он говорил с ними на русском языке, и мне пришлось переводить (они были из деревни под Кутаиси и плохо знали русский язык), я дошел с ними до терминала израильской авиакомпании и там попрощался; когда мои спутники узнали, что я не лечу дальше, они огорчились.

ДАНЕЛИЯ, ТЫ ЕВРЕЙ?

Мне позвонил Сизов и спросил:

— Ты газету читал сегодня?

— Какую?

— Любую. Вот у меня «Правда», — и прочитал: — "Киностудия «Мосфильм» представляет на международный фестиваль фильм режиссера Данелия «Мимино». Все, поезд ушел.

— Нет! Поезд еще у перрона! Завтра вы представите на фестиваль другую картину, и ей, какая бы она ни была, дадут главную премию! А я вырезать ничего не буду. Кладите картину на полку!

— Боюсь, Георгий Николаевич, что никакой полки не будет. Если ты не выполнишь замечаний, ты их сильно подведешь. И они мне прикажут остановить по этому фильму все работы, и нечего нам будет класть на полку. Прежде чем что-то решить, подумай как следует, посоветуйся.

На тот момент у меня в работе, кроме смонтированной пленки с изображением, было еще около двадцати магнитных пленок. Несколько пленок с репликами актеров, с гур-гуром, с синхронными шумами, просто с шумами. Только музыки — четыре пленки. Если поступит приказ остановить работы по фильму, наши монтажные комнаты отдадут другой картине. Магнитки размагнитят, а изображение смоют. И в отличие от других закрытых картин, исходные негативы которых хранятся в подвалах Госфильмофонда в «Белых столбах», от этого фильма не останется ничего.

Я собрал соратников и объяснил им ситуацию. Соратники в один голос сказали: «Не вырезай!» Я еще раз попросил всех учесть, что если я отказываюсь, фильма не будет. Вообще. Только песня «Чито-грито» останется.

— Я за то, чтобы осталась только песня, — сказал Толя Петрицкий.

— Анатолий Анатольевич совершенно прав, не хватало еще, чтобы они подумали, что Георгий Николаевич их испугался! — поставила точку Леночка Судакова.

Между прочим, тога великомученика тогда была в почете. Да и прослыть трусом мне не очень-то хотелось.