Тосты Чеширского кота

Операционная сестра Ланёк была скора на слово и на дело. Бывало, что от неё доставалось по рукам интернам на операциях. Один раз она чуть было не подралась с горячим Прохором Семенычем, не сойдясь в подсчете извлеченных из раны тампонов.

Тот уверял, что извлек все, а Ланёк настаивала, что по её счету – одного не хватает. Спор завершился взаимным матом и легким рукоприкладством над обездвиженным, анестезированным больным.

Схватку прервал Конович, который извлек-таки недостающий тампон из раны и, ставя точку в дискуссии, тут же запендюрил этим самым тампоном в лоб Семенычу, посоветовав в другой раз считать внимательней.

Ланёк объяснила мне все буквально за полчаса.

– Какая главная задача у помощника? – спросила она, раскуривая «беломорину» питерской фабрики имени Урицкого, поскольку московские изделия от «Клары Цеткин» даже на дух не переносила.

– Главная задача помощника – не мешать! – отчеканил я, обученный в свое время пьяницей-трудовиком в восьмом классе.

Это концепция полностью удовлетворила хирургическую сестру, и я получил исчерпывающую инструкцию на все случаи жизни:

– Делай всё, что я скажу, и делай это очень быстро и очень хорошо.

После этого Ланёк обучила меня управлению электрифицированным операционным столом, показала, как включается специальная люстра и где находится огнетушитель. Я почувствовал себя во всеоружии. Первая операция должна была состояться уже завтра…

– Я должен быть в форме. У меня завтра операция, – говорил я за вечерним спиртом в одной компании. Мне почтительно подливали. С утра в качестве операционного санитара я был допущен на утреннюю конференцию, как называл её Конович. На самом деле это была обычная планерка – пятиминутка, как на любом другом советском предприятии, где все в течение первых же пяти минут успели переругаться насмерть. Впрочем, надо отдать должное, что выражать свои мысли матом позволяли себе только представители среднего персонала.

Первая и большая часть пятиминутки была посвящена обсуждению рисунков и пояснительных надписей на гипсовой ноге медсестры Натки по прозвищу Самакрасота.

Натка – толстая ненатуральная блондинка с нелегкой женской судьбой, устраивала личную жизнь изо всех сил. Выходило пока не очень.

Я впервые увидал Самукрасоту в кублушке – крохотной комнатенке, где средний и младший персонал, невзирая на пол и возраст, повернувшись друг к другу спинами, яростно толкались задницами по утрам, совлекая с себя мирские одежды и напяливая личины ангелов в белых халатах.

Тогда был конец рабочего дня. Натка, выпирая боками, задом и плечами из халата, натягивала сапог на поросячью ногу. Сапог лез с трудом, а Натка, запыхавшись, объясняла Ланёк, чем нужно чистить пятки для гладкости.

– Зачем же их чистить? – спрашивала Ланёк, судя по всему далекая от подобных косметических изысков.

– Да как же! – возмущалась Самакрасота. – Я же пятками по спине шоркаю! Вечером еще и свидание у меня! Не опоздать бы…

Ланёк недоверчиво посмотрев на обильную Наткину фигуру, туповато спросила:

– Ты что же это, сама себе пятками по спине шоркаешь? Но зачем?!

– Да не себе, господи! Ему! Ему я шоркаю по спине! Говорю же, свидание у меня. Молодой человек придет!

Ланёк приоткрыла рот. Ясно было видно, что она представляет, как просвещенная Самакрасота шоркает пятками по спине молодого человека.

– Счастливая ты, Натка! – по-женски позавидовала Ланёк. – Только смотри, спину то ему не повреди. Пятками.

Самакрасота, обозвав Ланёк дурой, поспешила на чистку пяток. А дурной глаз Ланёк сработал уже на другой день. Во время товарищеского волейбольного матча между командами травматологии и реанимации молодой травматолог по кличке Ваня-Мамонт наступил Натке на свежевычищенную пятку и порвал напрочь ахиллово сухожилие. И без того не тощая её нога опухла до размеров совершенно фантастических. Рыдающую Самукрасоту отволокли в родную Травму. Петр Конович, проклиная Ваню-Мамонта за внеурочную работу, зашил ахиллес и положил глухой огромный гипсовый сапог до колена. Натке вкололи промедол и положили спать в коридоре возле сестринского поста из-за вони и духоты в палате.

Той же ночью дежурные травматологи, а именно Ваня-Мамонт, Гоча и Рублик расписали белоснежный гипс, как бог папуаса. Не стесняясь в средствах выражения экспрессии и не гнушаясь эстетикой шока (как собственно и положено настоящим художникам), они изобразили в подробностях все известные им перипетии личной жизни Самойкрасоты, сделав особый акцент на эротической составляющей.

Утром отделение было разбужено Наткиным воем. Самакрасота лежала на спине, задрав к небу гипсовый сапог, и злобно хрипела, обозревая серию наскальных рисунков, главной героиней которых являлась она сама.

Нужно отметить, что, так сказать, фактическая часть, Натку не только не смутила, но вроде как бы даже и порадовала. Обилие романтических ситуаций явно повысило её самооценку. Но вот художественный образ нисколько не совпал с её самовидением.