Мирослава отбивалась от них молча и упорно, ни на минуту не прекращая двигаться вперед. Матвей в очередной раз удивился стойкости и храбрости девчонки и сам прибавил шагу, сшибая на ходу с себя назойливые палки. Марьян прокладывал дорогу. Он лишь один раз обернулся – Матвей увидел, как он отдирает от себя длинный сучок, пытающийся залезть прямо в ухо, – и спросил, смогут ли они идти дальше.
– Идем, – коротко пропыхтел в ответ Матвей.
– Да, сможем. Черт, что за дрянь! – вскрикнула в ответ Мирослава.
Двигающихся палочек становилось все больше, они лезли буквально в глаза, и уже не было времени на то, чтобы убирать эту гадость со штанин. Матвей закрывал лицо и продолжал двигаться вперед.
– Берегите глаза и уши! – крикнул Марьян.
Остальные промолчали. И так было понятно.
К хижине они добрались, облепленные деревянными палочками. Но едва Матвей открыл покосившуюся калитку и зашел во двор – трава тут росла такая высокая, что доставала почти до пояса, – как палочки отвалились, словно жизнь мгновенно покинула их.
– Наконец-то! Расцарапали мне все руки… – пробормотала Мирослава, заходя во двор следом за Матвеем.
Марьян тщательно закрыл калитку, всмотрелся вглубь леса и тихо сказал:
– Это еще не самое страшное. Это так, пугалки.
– У тебя вся щека в крови, – заметила ему Мирослава.
– Просто царапины. От этого не умирают. Веди, Ведьмак, к хижине своих предков.
Глава пятнадцатая. Матвей
Палочки облепили плетень и висели на нем, словно диковинные насекомые. Медленно шевелились, переползали с места на место и тихо поскрипывали.
– Что это за гадость такая? – пробормотала Мирослава, оглядываясь.
– Этого я не знаю, – проговорил Матвей и, открыв дверь, зашел в хижину.
Пахло горькими травами, пылью и почему-то шерстью. В полумраке виднелась деревянная столешница, покрытая тонким слоем пыли. Сухие беленькие соцветия по-прежнему стояли в глиняной вазочке на столе. С потолка спустился маленький паучок, словно заинтересованный неожиданными гостями, и тут же убрался к себе наверх.
– Давайте затопим печь, – сказал Марьян, присаживаясь на корточки у железной заслонки, прикрывающей печной зев. – Дрова тут есть. Нам хватит. Так будет уютнее.
– Топите. Уютнее, теплее и светлее. А я попробую найти тетрадь, – сказал Матвей, направляясь к сундуку.
– Какая же это дрянь, – буркнула Мирослава, поставила на столешницу свой рюкзак и достала пачку влажных салфеток. – Марьян, давай я вытру тебе щеку. Небольшая царапина, но все равно кровит.
Матвей краем глаза наблюдал, как Марьян присел на скамью и Мирослава стерла кровь с его щеки и шеи. Милая картина, ничего не скажешь.
– Матвей, тебе тоже нужны влажные салфетки. Все пальцы в крови, как у вампира, – напомнила Мирослава.
– Да.
Матвей откинул крышку сундука, глянул на маленькую желтую бумажку, прикрепленную, судя по всему, еще отцом его прадеда и предупреждающую о том, что Скарбнику надо побольше давать травы Успокоения.
Тетрадь Стефана, та самая, которую невозможно было прочитать, лежала в этом сундуке. Матвей притащил ее сюда потому, что считал бесполезной и ненужной. Если нельзя перевести, то какой смысл держать ее в доме? А теперь он цеплялся за крошечную надежду, за махонькую вероятность того, что сможет расшифровать тексты своего прадеда.
Матвей достал тетрадь – такую старую, что, казалось, ее печатали еще до революции, – и медленно открыл обложку.
Те же самые буквы. Латиница, но буквы выстроены в странном нечитаемом порядке. Или читаемом?
Матвей вдруг уставился на первую страницу, потому что буквы сами собой сложились в слова. Польский язык, конечно же. Но понять можно.
А внизу страницы была приписка:
– Вот она, эта тетрадь, – выдохнул Матвей. – И я, кажется, понимаю, что в ней написано.
– Ну-ка, дай посмотреть.
Марьян тут же оказался рядом. Заглянул через плечо и мрачно заметил, что это неразборчивые каракули.
– Я могу прочесть, – тихо, но твердо сказал Матвей. – Тут написано, что прочитать книгу может только тот, кто надевает капюшон.
– Отлично. Садись и читай. А мы пока протопим печь. Быстро ты нашел свое сокровище.
– Там и искать не надо было особенно. Я ее не прятал далеко.
Марьян уложил дрова в печи, сверху накидал сухой коры и обрывков старых газет, потом чиркнул спичкой, и огонь занялся. Мирослава сидела на корточках рядом с ним, у самой печи, не отводя взгляда от крошечных, едва разгорающихся язычков пламени.