Тот, кто называл себя О.Генри

Черт побери, Эль в карцере! И он усадил его туда своими руками. Двадцать суток! Только бы выдержал. Только бы не взорвался. Он очень горячий, Эльджи. Если он спокойно отсидит двадцать суток, тогда все в порядке. Вчера, проходя через канцелярию капеллана, он краем уха услышал, что священнику нужен грамотный служка для ведения каких-то книг. Если поговорить с капелланом… Он, кажется, человек покладистый, хотя и пуританин до последнего волоса. Помешан на спасении душ. Может молиться круглые сутки без передыха. Когда кого-нибудь подготавливают к электрическому стулу, он запирается в молельне до рассвета. Но Эль… За все время знакомства Билл ни разу не слышал, чтобы он произнес что-нибудь, касающееся имени божьего. Разве только те слова, в которых бог поминался всуе. Никак не представить себе молящегося Дженнингса. Впрочем, если дорога из преисподней ведет через Коран, можно принять магометанство. Почему не попробовать? Как только Эльджи выйдет из карцера, шепнуть капеллану, что он хочет покаяться во всех прегрешениях. Билл улыбнулся: как это нелепо — кающийся Дженнингс. Хохочущий слон. Пляшущая табуретка. Даже рыдающая дымовая труба выглядела бы естественнее.

Вопреки ожиданиям Билла Дженнингс не взорвался и не угодил из карцера в лазарет. В нем еще не перебродила закваска прерий, и нервы у него оказались крепкими. Только слегка обтянулось и побледнело лицо, а глаза стали мрачными и непримиримыми.

Вечером двадцать первого дня Биллу удалось попасть в нижние казематы корпуса ИНК.

— Полковник, вы теперь лучше выглядите, — сказал он. — То есть вы не так выделяетесь теперь из общей массы.

— Да, Билли, теперь они поставили на меня свое тавро.

— Эль, у вас было много времени, пока вы сидели в мышеловке. Скажите откровенно, хоть раз вам приходила в го лову мысль о боге?

— Дженнингс с испугом взглянул на Билла.

— Мне? — воскликнул он.

— Эльджи, как вы думаете, сумеете ли вы молиться?

— Молиться? Черт подери, Билл… Ну конечно, я смогу молиться, если только это освободит меня от других работ.

— Тогда все в порядке, вы завтра же повыситесь в раз ряде.

Однако через два дня Эль снова угодил в карцер на пять суток.

— Понимаете, Билли, — рассказывал он позднее, — я ни как не мог войти в молитвенное настроение. Дело было в среду. Капеллан, сопровождаемый двумя арестантами, проходил через канцелярию в молельню. Один из этих каторжников был типичным хвастуном и краснозвоном, осужденным за конокрадство. Я уверен, что на суде он наплел на себя больше, чем сделал. Есть такие люди. Другой — мелкий водевильный актеришка, перерезавший горло своей возлюбленной. Псих. В общем — не подходящая для меня компания.

«Мы идем молиться», — объявил мне капеллан.

«Что ж, скатертью дорога», — ответил я.

Вы посмотрели бы, как побледнел этот святоша!

«А вы не собираетесь с нами?»

«Нет, — ответил я. — Мне почему-то не хочется идти вместе с этой сволочью».

Через час меня позвали к помощнику начальника тюрьмы, а через полтора часа меня снова вложили в пенал за неповиновение и дерзость.

Билл долго ломал голову над тем, как вытянуть Дженнингса из третьего разряда, но больше ничего не придумывалось.

Помог случай. В тюрьму назначили нового начальника.

Новый начальник в тюрьме — это целое событие. Меняется почти вся администрация. Пересматриваются личные дела заключенных. Распределяются новые должности. Вводятся новые порядки. По традиции новый начальник публично вступает в исполнение своих обязанностей. При этом присутствует несколько десятков приглашенных, главным образом из законодательного собрания штата. Торжество обычно украшается музыкой тюремного оркестра.

Эля Дженнингса назначили в оркестр тромбонистом, а после окончания «торжеств» Дэрби, новый начальник тюрьмы, дал ему службу в почтовой конторе.

Почтовое отделение помещалось в небольшой квадратной комнате над тюремной аптекой. Там было всего одно окно, забранное толстой решеткой, а за окном, за двойным железным крестом, по ленивой реке Сойото проползали баржи и рыбачьи шаланды. Это была отдушина в мир. И это была милость судьбы. Никто в Колумбусе не взлетал так высоко из третьего разряда, никто не мог похвастаться, что побывал течение месяца в преисподней и в райских кущах. В Колумбусе можно было только падать все ниже и ниже, но не подниматься. Дженнингсу улыбнулся случай. Какой-то зубец в машине сорвался, рычаги заскользили в обратном направлении — и административные колеса провернулись не в ту сторону.

— Эльджи, я почти верю, что люди — всего лишь марионетки в руках судьбы, — сказал Билл, присаживаясь на стул у конторки Дженнингса. — Теперь у вас есть все: относительная свобода, хорошая постель, цивильный костюм; вы едите почти то же самое, что ест начальник тюрьмы. У вас под руками журналы и газеты. Вы сейчас даже в лучшем положении, чем я. Простите, дружище, но я боялся. Человек с вашим характером в Колумбусе превращается в дикого зверя. За месяц до вашего прибытия у меня в изоляторе скончался «тюремный дьявол», которого на свободе звали Айрой. Аира Маралат.