Товарищ мой

Колониальный строй уже в агонии,Лев стал беззуб и дряхл, все это верно.Но мы с тобой пока еще в колонииИ чувствуем себя без виз прескверно.Нас пятеро. Мы первые советские,Ступившие на этот берег душный.Аэродром. За ним лачуги ветхие,И вид у пальм какой-то золотушный.Встречает нас чуть не эскорт полиции.Достойны ль мы подобного почета?Черны мундиры, и чулки, и лица их,И тут же штатских агентов без счета.Недюжинное рвенье обнаруживая,Один из них, картинно подбоченясь:

«А ну-ка, покажи свое оружие!» —Бросает, мне, выпячивая челюсть.Обидно за него, сержанта черного,Такую злобу вижу здесь впервые.Откуда это исступленье чертово?Поверят ли в Москве, что есть такие?Чего скрывать? В дорогу взял, конечно, яОпасные свои боеприпасы:Ему я предъявляю ручку вечнуюС пером в броне из голубой пластмассы.Смотри, гляди, мое оружье — вот оно.С ним три войны прошел, четыре стройки.Оно не куплено, оно не продано.Как пули в цель, должны ложиться строки.

Средь полицейских агентов сумятица,Не ожидали, что мы примем вызов.Сержант наемный неуклюже пятитсяИ в наши паспорта штампует визы.Полиция и явная и тайнаяСтоит вокруг него угрюмой кучкой. ...Еще неделю править здесь Британии.Вот так мы и запишемВечной ручкой.1960

ЛЕЧУ В ХАНОЙ

Три дня промаявшись в Китае,С морозом перепутав зной,Границу мы перелетали

На бреющем,Во мгле ночной.Казалось все условным, странным —Луна и силуэт горы.Как будто — снова к партизанамВ отряд Петра Вершигоры.Тогда в кабине было тесно,Я втиснулся, как в диск патрон.А здесь — пустующие креслаВиденьями со всех сторон.Мне померещилось сурово,Что рядышком с плечом моимПлечо Евгения Петрова,—Конечно, вместе мы летим.

Иосиф Уткин дремлет сзади,Чертовски молод и красив,А впереди Гайдар АркадийУснул, ремней не распустив.Но вот луна в кабину влезла,И стали матово-белыОпять —Пустующие креслаИ непримятые чехлы.Из выбитого поколеньяНет больше никого со мной.И обрывает наважденьеПылающий внизу Ханой.1967

ДЕВУШКА В БЕЛОМ