Товарищи

Улыбаясь, капитан смотрел на его широкое лицо с блестящими глазами.

— А ведь мы с тобой еще и не поздоровались, капитан, — укоризненно сказал Тиунов и протянул ему через стол здоровую руку. — Ну, здравствуй. — Он с одобрением окинул взглядом стены комнаты. — Ты здесь хорошо устроился. Вот только хозяйка сердитая, — он понизил голос. — Для меня тут найдется местечко?

— А как ты думаешь, Хачим? — взглядывая на кровать, которая стояла напротив, спросил капитан.

— Не обижайся, капитан.

Тиунов снял сапоги, сходил во двор за своей буркой и, раскатав ее на кровати, лег, подложив здоровую руку под голову, а больную положив себе на грудь.

— Устал, — признался он, потягиваясь и шевеля белыми и маленькими, как у женщины, ступнями.

Капитан вышел из-за стола и, походив по комнате, подсел к нему на край кровати.

— Что ты думаешь о нашем положении, Хачим?

Тиунов посмотрел на него серьезными глазами.

— Думаю, капитан, что оно еще никогда не было таким тяжелым. — Он вдруг сел на кровать, согнув ноги в коленях, и, приближая свое лицо к лицу Батурина, угрожающе добавил: — Но идти нам больше некуда, капитан.

34

В доме Луговых поселился обер-лейтенант из 13-й германской танковой дивизии.

После августовских боев на Кубани дивизия ремонтировалась в прифронтовом тылу: восполняла убыль в личном составе, нашивала заплаты на броню танков, прибуксированных с поля боя.

…Загремели на лестнице шаги, без стука откинулась дверь, и немецкий солдат внес два больших чемодана. Он поставил их посреди прихожей на пол, деловито осматриваясь. За ним небрежно вошел, как входят к себе домой, молодой офицер с узкими погонами в розовых ободках.

Но, увидев Анну, смотревшую на все это с порога своей комнаты, он несколько смутился. Огоньки зажглись в его взгляде.

Обрушился на денщика:

— Сколько раз повторять, чтобы не врывался в чужие дома без спроса?

Мелкорослый заморыш-денщик в недоумении мигал глазами. Офицер обернулся к Анне.

— Извините, фрейлейн… Мне сказали в комендатуре, что вы знаете немецкий.

Между тем он снимал фуражку с серебряным орлом и вешал ее на гвоздик, спрашивая:

— У вас, фрейлейн, в сентябре всегда так жарко?

Но Анна уже закрыла за собой дверь в комнату. Если бы обер-лейтенант повел себя не так в доме у Анны, как он повел себя, а так, как вели себя во всех других домах его сослуживцы но дивизии, ей было бы легче. Все его сослуживцы сразу же повели себя в чужих русских домах, как хозяева, а он повел себя, как обыкновенный квартирант. И это сразу же сделало напряженной жизнь Анны.

Чаще, пока обер-лейтенант находился дома, она оставалась в комнате с больной матерью. Но обер-лейтенант предпочитал почти все время находиться дома, по целым дням просиживая в проходной комнате в кресле у окна с раскрытой книгой.

И этот вынужденный домашний плен скоро сделался для Анны невыносимым. Не век же ей было кормить больную мать тем, что принесет с базара Марфа Андреевна, которая по воскресеньям ходила на менку.

В клеенчатую сумку Анна положила свои выходные лаковые туфли, надеясь обменять их на базаре у немецких солдат на муку, которой уже не оставалось в доме. Обер-лейтенант, увидев ее на пороге комнаты, в полупоклоне привстал с кресла. Всего секунду Анна постояла на пороге и прошла мимо. Пожав плечами, он снова опустился в кресло.

Но когда она возвращалась в конце дня с сумкой, отягощенной мукой, он все-таки заговорил с ней, отложив в сторону книгу. Непритворное огорчение в его голосе сплелось с решимостью услышать от Анны ответ на свой вопрос.

— Судя по всему, для фрейлейн, — сказал он, без малейшей тени недоброжелательности глядя на нее, — все люди в такого же цвета мундире, как мой, на одно лицо.

Встав с кресла, он полузаслонил ей проход, так что надо было бы протискиваться между его плечом и дверной притолокой. Подняв глаза, она взглянула на него..

— Только откровенно, — отмечая ее колебание, подхватил он с живостью.

— Господину обер…

— Зовите меня Бертольдом, — разрешил обер-лейтенант.

— …обер-лейтенанту, — движением подбородка отклоняя его разрешение, продолжала Анна, — должно быть, известно, что тот, к кому вламываются в дом чужие, обычно меньше всего намерен разбираться, кто из них лучше, а кто хуже.

Обер-лейтенант рассмеялся:

— Ваша прямота заставляет меня изменить свое суждение о русских женщинах.

Анна не стала продолжать этот разговор, сумев все-таки протиснуться между дверной притолокой и плечом обер-лейтенанта в свою комнату. Но он и не пытался ее задерживать. По его мнению, мост через пропасть был переброшен. Удовлетворенный, он вернулся в кресло.

В следующий раз он уже приветствовал Анну, как знакомую.

— Вчера я так и не успел сказать вам, фрейлейн, что не всегда под одного и того же цвета мундирами могут скрываться одни и те же чувства, — заговорил он с видом, что всего лишь продолжает интересно начатый разговор. — Лично я, например, не согласен с моим товарищем Вилли, что, воюя с русской армией, мы воюем и с мирным населением.