Товарищи офицеры

Вечерние тени все гуще ложились под соснами. На открытой эстраде Дома офицеров заканчивалась встреча молодых солдат с ветеранами дивизии. Президиум, заседавший на сцене, все еще сверкал солнечными зайчиками орденских цепочек. Там же, за длинным столом, сидел однокашник Гребешков, и знаки отличника и спортсмена блистали на его гимнастерке не хуже боевых медалей. Гребешок гордился, что сидел рядом с известным ветераном, полным кавалером солдатского ордена Славы Иваном Роговым, и Крученых с командой, получившей пригласительные билеты в Дом офицеров, тоже гордились за Гребешка.

Иван Рогов выступал и говорил просто, по-солдатски. Ведь он и был солдат. Только одетый в штатское. «Так что, ребята, приезжайте к нам, на Волгу, строить электростанции. А случись что насчет войны, так нам недолго — «в ружье и марш»! Наученные».

После небольшого перерыва объявили концерт. Стол со сцены убрали. И неожиданно для сержанта Крученых, да и для остальных солдат, вышел их командир — лейтенант Климов. Стал читать стихи. Крученых не любил стихов, но теперь слушал внимательно, потому что лейтенант, как объявили, сочинил их сам.

Звонкий, взволнованный голос отчетливо звучал с освещенных подмостков в тишину огороженного соснами людного пространства:

Полк по команде вздрогнул и замер,

Только уставам всем вопреки,Часто забились при слове: «Под знамя!» —Наши сердца. И качнулись штыки…

Слова стихов были не такие, как у Рогова, и все же это были понятные слова. Крученых одобрил: «Хорошо сочинил лейтенант!» Главное, что это был свой лейтенант, свой взводный, которого Крученых хорошо знал и которому верил.

«Так ведь и в самом деле, — подумал сержант, — так ведь и понимает лейтенант службу: понимает, как праздник…» И впервые решил, что это хорошо, хотя и невозможно порой: понимать трудную службу, как праздник…

11

Может быть, Крученых был прав. Но только этот нынешний праздник не стал для лейтенанта праздником.

Все было в этом дне: и солнечное утро, и полуденная близость любимой. Была овация целой дивизии, после того как он с Валей Бархатовой исполнил гопак. Был тягостный прощальный разговор с Машенькой…

Откровенность в расчете на снисхождение — добродетель грешников. Климов не числил за собой прегрешений, не думал о снисхождении, когда о многом-многом рассказал Маше. Но рассказ его не был исповедью, он задался целью успокоить Машу. Утешителя из него не получилось. Для утешителя нужна хоть малая, но привычка ко лжи.

Маше не давало покоя имя Валентины Юрьевны. Угадывая чувства Маши, Климов говорил об этой женщине — сказал все — но там, где Маша ждала от него серьезности. — шутил, а где нужно было пошутить — он становился серьезным. Его сочувствие Вале выглядело не очень оправданным участием в ее судьбе…

Маша собирала чемодан, и слезы стояли в ее глазах. Климов ходил по комнате.

Если бы они были мудрее, если бы обладали житейским опытом, они смогли бы понять, что это ужасное состояние, которое оба испытывали, всего лишь обычная тоска расставания. Они смогли бы понять, что эти муки глупой ревности — небольшая плата за дни большой любви. Нервная разрядка, и ничего больше.

Наверное, если бы они смогли так рассуждать сейчас, они не любили бы друг друга.

Все-таки она сдерживалась, даже находила силы улыбаться то насмешливо, то печально — до самой последней минуты. А потом прибежал посыльный от капитана Ермакова, сообщивший, что Климову не разрешено отлучиться из лагеря: «Жене дадут машину и провожатого до станции».

Солдат ушел, и Маша не выдержала.

— Никакая я не жена!.. — выговорила сквозь рыдания. — Я из отряда отпросилась… Зачем? Чтобы услышать о твоих приключениях? Чтобы самой увидеть, да?..

Он хотел поцеловать ее, но она вырвалась, подбежала к распахнутому окну и застыла — устремленной вперед фигуркой выражая единственное желание; уехать, уехать…

Климов сел на стул, опустил голову. И кажется, недоумение было сильнее всех других ощущений: «Зачем она крадет у нас обоих эти последние минуты?..» Лишь потом, когда за окном затарахтел мотор батальонного «газика», когда вынес чемодан Маши и проехал с нею молча до лагерного шлагбаума, пожалел о своем бездействии, о своем молчании в эти последние минуты…

12

Было поздно. Оклик Артаняна вернул Климова к действительности. Оглянулся и увидел его, счастливого, стоящего вместе с Настей в двух шагах от лесной тропинки. Подошел к ним, поздоровался, ничуть не удивился приезду Насти: словно и перед этим она долго была тут, и кто-то другой, а не он, Климов, был все эти дни со своей любимой.

Артанян отошел с Климовым в сторону:

— Новости знаешь?.. Лобастов погорел. Втирал очки, и сегодня обнаружилось. Перед соревнованиями приказал солдатам отвинтить трубки противогазов. Как тебе? Генерал обещает суд чести…