Трагедия брака

После спектакля ужинали здесь же, в летнем ресторане. На эстраде играл итальянский оркестр, состоявший из мужчин и женщин, одетых пестро и живописно. Время от времени выступали солисты -- певцы и певицы, певшие порознь и дуэтом. Ресторан был полон кутящей публикой; в воздухе стоял беспрерывный гул от говора, смеха, звона посуды, музыки. Окна были завешаны темными шторами, и свет белой ночи не проникал в этот большой, полный электрического света, блестящий и шумный зал. Казалось, ночь здесь остановилась и будет длиться без конца. Никому и в голову не приходило, что за стенами ресторана совершенно светло и что если поднять шторы, то не нужны будут больше электрические лампы. Ночной разгул любит и ночное освещение. Трезвый свет дня мешает опьянению вином и женщиной...

Кедров много пил и не пьянел; чувствовал только сильную усталость во всех членах, вызывавшую желание лечь где-нибудь, вытянуться и закрыть глаза. Ольга Викторовна все время жалась к нему, поглаживала его руку, заглядывала ему в глаза и часто спрашивала: не вредно ли ему так много пить, не болит ли у него голова?.. Он не верил ее нежности и заботливости и сурово, искоса, поглядывал на Аргонского, уже забывшего свою обиду и весело рассказывавшего какую-то бесконечную историю, в которой на его долю выпадали "безумный" сценический успех и "колоссальные" овации...

Уже поздно ночью, уронив на пол портсигар, Кедров нагнулся, чтобы поднять его и увидел под столом огромную ногу Аргонского, наступившую на носок узенькой ноги Ольги Викторовны. Кровь ударила ему в голову и застучала в висках. Он поднялся весь красный, тяжело дыша, с дрожащими от негодования губами.

-- Едем домой! -- сказал он, с трудом сдерживая себя: -- Пора!..

Аргонский усмехнулся и посмотрел на часы.

-- Теперь около трех, эскулап и поездов нет, -- объяснил он, уставясь в Кедрова своими выпуклыми, смеющимися глазами: -- куда ж ты поедешь? Первый поезд, пойдет в шесть часов, а ресторан закрывается в три... Не прокатиться ли нам для освежения на Елагин? А?..

Ольге Викторовне понравилась эта мысль; она чувствовала себя сильно охмелевшей, и ей хотелось вырваться из этой душной, горячей, пьяной атмосферы на свежий воздух. Узнав, что домой раньше шести часов нельзя ехать, Кедров угрюмо покорился и уже молчал до конца...

На улице был уже день. Небо было ясно, сине, прозрачно, но на Фонтанке еще не было никакого движения; дома, окутанные синеватой дымкой, глубоко спали, и набережные были тихи и безлюдны. Только извозчичьи пролетки около "Буффа" постукивали колесами, подъезжая, забирая пассажиров и отъезжая, и сонно переругивались извозчики... Договорившись с извозчиком, Аргонский усадил Ольгу Викторовну, сел сам и приказал:

-- Трогай!

Потом обернулся и крикнул Кедрову:

-- На Стрелку!..

Пролетка быстро покатилась. Кедров растерянно смотрел им вслед. Извозчики смеялись и трунили над ним:

-- Что, барин, увез красотку-то!..

-- Поедем, что ли, догонять?..

-- Ко мне, ваша честь, в одную минуту!..

Кедров вскочил в ближайшие дрожки, взволнованно говоря:

-- Гони! Хорошо заплачу!..

Извозчики проводили его громким смехом:

-- Не догонишь, старина! Ноги поломаешь!..

Лошадь шла плохо, мелкой, разбитой рысью и, несмотря ни на какие понукания и удары кнутом, не прибавляла шагу. Ольга Викторовна с Аргонским давно исчезли из виду. Кедров выходил из себя, но молчал и сидел неподвижно, стиснув зубы. Миновали Чернышев мост, выехали на пустой, безлюдный Невский проспект, перекатили через Аничков мост и уже оставили далеко за собой его огромных, черных, вздыбленных коней, резко рисовавшихся в прозрачной, утренней дымке тумана -- когда, вдруг, лошадь остановилась и старик-извозчик, кряхтя и ругаясь, стал, неуклюже путаясь в своем длинном армяке, слезать с своего высокого сиденья.

-- Что такое? -- спросил Кедров, приподымаясь.

-- Да что! Распряглась!.. Вот мы ее сейчас...

-- Ах ты, Боже мой!.. -- со стоном вырвалось у Кедрова...

-- Не бойся, догоним, -- успокаивал его извозчик...

Минут двадцать возился он около хомута, прилаживая дугу, затягивая ремни; пыхтел, плевал на руки, тыкал кулаком в морду лошади, ругался и поминутно приговаривал:

-- Вот мы ее сейчас... в одную минуту...

Наладив кое-как, он с трудом взобрался на козлы, сердито хлестнул кнутом лошадь под живот, и пролетка, не торопясь, покатила дальше.

Скоро с Невского свернули на Садовую, добрались до Летнего сада и покатили вдоль Марсова поля. Но тут снова повторилась та же история: дуга упала на спину лошади, лошадь остановилась, и старик-извозчик снова слез с козел. Кедров соскочил с пролетки и, потеряв всякое терпение, кричал, потрясая сжатыми кулаками перед самым носом извозчика:

-- Ну тебя к черту, с твоей ездой! В участок отправлю! Дальше не поеду с тобой!..

Но далеко кругом не видно было ни одного извозчика! Пришлось покориться и ждать.

-- Поворачивайся же скорей! -- прикрикнул он на спокойно двигавшегося старика: -- Этак с тобой до вечера не доедешь!.. Давай-ка я... пусти!..

И оттолкнув извозчика, он стал сам затягивать ремни со всей силой своего нетерпения и досады.