Трагедия королевы

— Нисколько не доверяю, да никогда и не верила, — с достоинством ответила Симон. — По нынешним временам никому не следует верить, особенно людям, старающимся почаще дежурить у австриячки; вроде истинный республиканец слишком презирает аристократов, чтобы находить приятность в обществе этой дряни; он избегает ее, между тем как Тулан сам лезет к ней. Знаешь ли, гражданка, сколько раз в последний месяц дежурили здесь Тулан и Лепитр? — Она вытащила грязную записную книжку из ридикюля, висевшего на черных шнурках на ее загорелых, волосатых руках, и стала ее перелистывать, после чего сказала: — Вот посмотри, гражданка Тизон, сегодня двадцатое февраля, а эти двое дежурили здесь уже восемь раз, то есть втрое чаще, чем следовало бы, потому что каждый из муниципальных чиновников, назначаемых на дежурство в Тампле, дежурит не больше раза в неделю. А мой муж так глуп и так слеп, что верит этому брехуну Тулану, будто тот стремится побольше и почаще быть в его обществе! Но я… я не дам себе зубы заговаривать, не дам пускать себе пыль в глаза, потому что смотрю в оба, гражданка, смотрю в оба, говорю тебе!

— Они сегодня даже не сидят в передней, — шепнула Тизон, — они сидят снаружи и закрыли двери, так что австриячка сидит себе одна и без присмотра целые часы!

— Одна?! — вскрикнула вязальщица и так брякнула одна о другую свои блестящие спицы, что они зазвенели на разные тона. — Гражданка, это не муж мой виноват, это его обошел Тулан, у которого на это должны были быть особые причины! Даже если бы это было только из сострадания к австриячке, так и этого довольно, чтобы объявить его подозрительным! Его надо выгнать отсюда! В Тампль нельзя допускать таких сострадательных гадин! Я исправлю его, я вымою его человеческой кровью!

Ее глаза блестели такой холодной жестокостью, такая злобная улыбка играла на ее тонких, бледных губах, что даже Тизон испугалась и почувствовала, точно холодный, ядовитый паук заползает ей в сердце.

— Они все еще сидят не в самой комнате? — спросила через несколько мгновений Симон.

— Да, гражданка, они сидят на площадке, а австриячка с ее отродьем все еще одна и без присмотра, и так будет, наверное, еще целых два часа, потому что до смены остаются как раз два часа.

— Да, да, это правда, — прошипела вязальщица, раздувая ноздри, подобно гиене, почуявшей добычу и кровь. — Они будут сидеть там еще два часа, играть в карты, петь глупые песни, улещать моего глупого мужа и уверять его, что они очень любят его и ради него сидят в Тампле! О, если бы они попали ко мне, я задушила бы их собственными руками! Я из каждой спицы сделала бы кинжал и вонзила бы его каждому из них в сердце! Но постой, постой, все должно идти законным порядком! Пожалуйста, гражданка, займи на полчаса мое место и посторожи дверь: мне надо отлучиться по очень, очень важному делу!

— Для меня большая честь быть заместительницей такой известной и уважаемой гражданки, про которую всякий знает, что она — надежнейшая патриотка и самая мужественная вязальщица, которая бровью не моргнет и спокойно считает свои петли, когда головы валятся в корзину!

— Если бы я дрожала при этом, то сама себя удавила бы, — сказала Симон жестким, суровым голосом, вставая и накидывая плащ. — Если бы я заметила в своем сердце хоть искру сострадания, я до тех пор поливала бы ее кровью аристократов, пока она не загасла бы навсегда, а до этого момента я сама себя презирала бы и ненавидела, потому что в таком случае была бы не только дурной патриоткой, но и дурной дочерью своего несчастного отца. Проклятые аристократы не только замучили всю страну и весь народ, — они также убили моего дорогого отца! Да, гражданка, убили! Они объявили, что он — изменник, и знаешь за что? За то, что он громко рассказывал грязные истории про австриячку, которая тогда была еще королевой и про которую тогда другие осмеливались говорить только шепотом! За то, что он сказал, что король — тряпка, которой вертит королева! И это они называли государственной изменой, и за это расстреляли моего отца, моего доброго, храброго отца! Благодарю судьбу, что эти времена прошли, и всячески буду стараться, чтобы они не возвратились! А для этого надо быть настороже, надо следить, чтобы не уцелел ни один аристократ, ни один роялист. Все они должны погибнуть на гильотине, все! Ну, гражданка, садись на мой стул и возьми мое вязанье. Ах, если бы оно могло говорить тебе то же, что говорит мне, если бы могло рассказывать тебе, какие мы с ним вместе видели головы: знатные, прекрасные, молодые, старые! Это позабавило бы тебя, гражданка, и ты не могла бы не посмеяться! Ну, прощай! Сторожи хорошенько! Я скоро вернусь!

Да, Симон очень скоро вернулась с торжествующим видом и горящими глазами, подобно кошке, которая уже держит мышку в бархатной лапке и от времени до времени запускает в нее когти. Взяв от Тизон свое вязанье, она предоставила ей теперь вернуться наверх, на ее обычный пост.