Трагедия королевы

— Потому что восхищаюсь тобой, Жак, — язвительно ответила она, — потому что ты собираешься разыграть страшного дурака и осла, который позволяет втирать себе очки и заговаривать себе зубы сладкими речами.

— Слушай! — в бешенстве закричал Симон. — Без грубостей! Если ты…

— Молчи! — повелительно прервала Мария. — Я сейчас докажу тебе, что сказала сущую правду, что ты готов свалять дурака или, по крайней мере, они хотят заставить тебя сделать это. Слушай!

Отложив в сторону вязанье, она вступила со своим достойным супругом в тихое совещание, происходившее шепотом. Когда они кончили, сапожник встал и с мрачным видом и опущенной головой медленно прошелся по комнате. Потом он остановился и, погрозив вверх сжатым кулаком, крикнул:

— Она мне заплатит за это! Клянусь небом, заплатит! Негодная соблазнительница! Даже в тюрьме не может перестать кокетничать и строить глазки, чтобы кружить мужчинам головы! Это постыдно, подло! Она поплатится за это мне! Я уж найду способ отомстить ей!

В этот вечер Тизон ни на минуту не покидала своего места за стеклянной дверью, и всякий раз, когда королева украдкой поднимала взор, последний встречался с злобным взглядом шпионки. Наконец пришел час отдохновения, час, когда можно было лечь в постель; наступила ночь, которая теперь была единственной светлой точкой в жизни королевы. Ночью она была, по крайней мере, одна, за ней не наблюдали.

Со смерти короля считалось излишним затруднять муниципальных чиновников ночным дежурством в помещении королевы, поэтому с наступлением темноты, когда зажигались огни, три двери, соединявшие ее комнаты с другими помещениями, запирались на замок. Если Марии-Антуанетте хотелось ночью плакать, жаловаться, или разговаривать с золовкой, или ходить по своим комнатам, — республика ничего не имела против этого: она милостиво предоставляла королеве несколько часов свободы и одиночества.

Но в эту ночь мысли Марии-Антуанетты обращались не к печальному прошлому, а к будущему, которое в первый раз после долгого-долгого времени озарило ее светлым лучом надежды.

— Бежать, стать свободной! — шептала она, и слабая тень улыбки осветила ее лицо. — Веришь ты этому, сестрица, считаешь ли это возможным?

— Хотела бы верить, — со вздохом прошептала принцесса, — но что-то в моей душе заставляет меня вспоминать Варенн, и я могу только молить Бога, чтобы Он послал нам силы одинаково мужественно перенести и хорошее и дурное. Прежде всего мы должны сохранить хладнокровие и твердость и приготовиться и к хорошему, и к дурному.

— Да, ты права. Когда перенесешь столько ужасов, начинать снова надеяться еще тяжелее, чем приготовляться к новым страданиям. Я постараюсь заставить себя быть спокойной; я перечту план бегства, выучу его слово в слово, чтобы было можно сжечь опасную бумажку.

— А я пока размотаю клубок, который дал нам Тулан. В нем, наверное, что-нибудь важное, — сказала принцесса.

— Какое у него великодушное, благородное сердце! — прошептала королева. — Какой мужественный характер! Его верность непоколебима, мужество неисчерпаемо. Сколько раз просила я его взять от меня чек, по которому он мог бы получить от Жаржэ деньги, сколько раз просила высказать какое-нибудь желание, — он непоколебим! Ничего не желает, ничего не требует! Ах, сестра, он лучший наш друг! «Если вы хотите сделать меня счастливым, — говорит он, — то смотрите на меня всегда как на своего преданного, верного слугу и назовите меня так, как никого другого не называли: зовите меня „Верным”. А если хотите подарить мне что-нибудь на память, то в знак особой милости дайте мне маленький золотой флакончик с английской солью, который я видел у вас в ужасный день, в ложе „Логографа”». Я тотчас же отдала ему то, что он просил; он принял подарок, стоя на коленях, и, когда целовал мою руку, я чувствовала, как на нее упали его слезы. Ах, сестрица, никто из тех, кому в дни своего счастья я дарила бриллианты и крупные суммы денег, не выражал мне такой горячей благодарности, как Тулан, — нет, как Верный — за такой ничтожный подарок!

— Господь велик и милосерд, — сказала принцесса, усердно разматывавшая клубок. — Чтобы мы не потеряли веры в человечество, Он послал нам благородного, великодушного человека, верность, преданность и бескорыстие которого вознаграждают нас за наши печальные испытания. И это светлое явление должно побудить нас простить остальное, тяжелое. И в Писании сказано, что за одного праведника простится много грешников.

— Да, он праведник, да благословит его Господь! — прошептала королева.

Потом, взяв в руки листок, она начала повторять его содержание, и, пока повторяла его, слово за словом, ее бедное, разбитое сердце оживало новой надеждой, начинало сознавать возможность освобождения, начинало верить.

Между тем принцесса размотала весь клубок; в нем оказался маленький пакетик, завернутый в бумагу.

— Возьми, дорогая, — сказала принцесса, протягивая его королеве, — он адресован тебе.

Мария-Антуанетта осторожно развернула его и с трудом подавила крик. Упав на колени, она прижала пакетик к губам.