Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века

Примерно такая же ситуация сложилась и в другом крупном восточнопрусском городе – Тильзите. Первый конный отряд кирасиров Ее Величества под командованием штабс-ротмистра Чебышева появился здесь 23 (10) августа[86], другой вошел в город на следующий день. Это, скорее всего, был разъезд 3-го эскадрона Кавалергардского полка, возглавляемый поручиком флигель-адъютантом князем К. А. Багратионом-Мухранским[87]

. Он встретился с обер-бургомистром Полем и бургомистром Роде и потребовал предоставить овса лошадям и несколько сортов сыра. А 25 (12) августа, согласно донесению П. К. фон Ренненкампфа в штаб фронта: «вечером [в] Тильзит вошла пограничная стража, мосты целы, захвачены телеграфные, телефонные аппараты, корреспонденция. Приказал пограничникам охранять мосты до прихода полка 53-й дивизии»[88]. Полностью город заняли только 26 (13) августа. Жители встретили русских мирно. Комендант полковник Богданов[89]

прибыл через два дня. Выход из домов после 9 часов вечера запрещался, сдаче подлежало не только оружие, но и велосипеды, сельскому населению разрешалось въезжать и выезжать из Тильзита. В городе были открыты школы, работали рестораны, кафе, торговали в магазинах и на базаре. О гибкости взаимоотношений свидетельствует приказ, согласно которому «с учетом мирного поведения населения» курс рубля снижался с 2,86 до 2,50 марок, притом что марка равнялась примерно 47 копейкам[90]. По городу были развешаны плакаты, которые призывали граждан сообщать обо всех обидах, наносимых со стороны русских солдат[91]

. Уже цитировавшийся выше П. А. Аккерман вспоминал, что, когда он приехал в Тильзит в первый раз, ему показалось, будто город занят немцами: «Масса публики; магазины все открыты; трамвай в полном ходу. Ни одного военного нашего не встретилось пока <…> Как-то от сердца отлегло, когда на площади <…> мы, чуть не попав под трамвай, налетели на взвод пограничной стражи»[92].

Однако к концу августа обозначились серьезные изменения в отношениях к немцам как в армейских штабах, так и фронтовых офицеров. С самого начала наступления в Восточной Пруссии русские войска начали сталкиваться с разрозненными актами сопротивления, которые не приняли размаха партизанской войны, но были достаточно многочисленными. В тылах нападали на одиночных солдат и офицеров, перерезали провода связи, местные жители укрывали разведчиков, поджогами стогов сена и построек указывали пути продвижения войск, расположения штабов, артиллерийских парков и пр. Как пишет С. Г. Нелипович: «Активно действовали разведчики из местного населения, подававшие сигналы о передвижении и дислокации русских войск звоном колоколов, огнями, так называемым “мельничным телеграфом”. Не давали покоя стрелки на велосипедах и мотоциклах. Так, успеху бомбовой атаки на 110-й полк способствовали несколько крестьян, которые подожженным домом демаскировали его расположение»[93]

. Во время отступления русских войск были случаи, когда жители стреляли из домов по отходящим русским войскам. Так, горожане Алленштайна помогали громить русский 13-й корпус[94], а уже в сентябре 1914 г. подобным образом вели себя жители Тильзита. Даже в сделанном генералом Пантелеевым Докладе правительственной комиссии, назначенной в 1914 г. для расследования условий и причин гибели 2-й армии ген. Самсонова в Восточной Пруссии осенью 1914 г., среди прочих причин поражения отмечалось «непринятие надлежащих мер к осмотру пройденного армией пространства, особенно лесов, городов и селений, к задержанию партизан противника и уничтожению средств сигнализации и сношения (телефонов), коими противник пользовался в тылу наших войск»[95].

Учитывая националистический подъем первых недель, описанные выше особенности взаимного восприятия, а также убежденность немцев в том, что именно Россия начала войну, мы можем утверждать, что все эти действия вписываются в логику «тотальной» войны: каждый член сражающейся нации стремился внести собственный вклад в победу над врагом. В действительности в ряде случаев ответственными за атаки были немецкие разъезды, в то время как русские возлагали вину на местное население. Соответственно, мы можем говорить о том, что страх шпионажа и партизанской войны заставлял с подозрением смотреть на немецких граждан в целом, в то время как на практике не удалось найти способ проводить границу между действиями военных и враждебным поведением прочих жителей провинции. В конечном счете формы последнего варьировались. Не стремясь оправдывать тотальную шпиономанию, мы приведем в качестве примера случай в Инстербурге: при отступлении немецких войск два немецких солдата отстали и под видом работников проживали в отеле «Дессауэр Хоф». Во время пребывания здесь штаба 1-й армии один из них своровал папку с документами, однако в ней находились незначительные по важности телеграммы и газетные вырезки[96].