«Трагическая эротика»

В годы Первой мировой войны контроль над репрезентацией монархии был полностью утерян, и это стало косвенным результатом масштабной монархически-патриотической мобилизации: публичные демонстрации любви к императору, вне зависимости от степени их искренности, в условиях войны невозможно было полностью регламентировать, направлять и дозировать даже в том случае, если они внушали опасения властям разного уровня. Складывалась парадоксальная ситуация: именно подъем патриотических и монархических настроений явно подрывал монополию Министерства императорского двора, стремившегося полностью поставить под свой контроль производство и тиражирование образов монархии. Вызов министерству бросали не только военные цензоры и энергичные предприниматели, но даже… некоторые члены императорского дома. Уже в январе 1915 года киевский губернатор издал циркуляр, основанный на послании Канцелярии Министерства императорского двора. Указывалось, что конторы дворов особ императорского дома дают разрешения на помещение в печатных изданиях статей и рисунков, относящихся к одному из членов императорской фамилии. Отмечалось, что и в этом случае статьи и рисунки должны быть предварительно представлены на рассмотрение придворной цензуры184.

С большой долей уверенности можно предположить, что речь прежде всего могла идти о публикациях, посвященных Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. В августе 1915 года, при обсуждении вопроса о военной цензуре в Государственной думе, киевский депутат А.И. Савенко критиковал цензурные учреждения в своем крае: «В течение целого года не позволяли напечатать кому бы то ни было портрет великого князя Николая Николаевича»185. Возможно, киевские цензоры не желали содействовать чрезмерной популяризации Верховного главнокомандующего, затмевающего образ царя. Однако, скорее всего, они действовали формально, в соответствии с имеющимися установлениями, требуя представить разрешение от придворной цензуры. Но как могли воспринимать русские патриоты весть о том, что публикация портретов прославляемого официальной пропагандой полководца, популярного в обществе великого князя, встречает препятствия со стороны различных цензоров и самого Министерства императорского двора?

С другой стороны, и явные мошенники пользовались патриотическим подъемом в своих целях. В феврале 1915 года киевский губернатор циркулярно извещал, что «за последнее время участились случаи незаконных сборов, при этом, под видом патриотической цели, неблаговидные люди эксплуатируют доверчивую публику»186

. Трудно представить, чтобы предприимчивые дельцы, продававшие патриотические и монархические открытки, заручались одобрением цензуры. Однако подобное направление преступной деятельности служит самым убедительным свидетельством патриотического подъема в начале войны. Так, некие «аферисты благотворительности» продали два миллиона открыток, вырученные средства должны были пойти на изготовление респираторов, предохраняющих солдат от газов, однако большая часть денег была присвоена циничными дельцами. Весьма вероятно, что среди проданных этими правонарушителями открыток были и портреты членов царской семьи, они выпускались в это время различными организациями, чтобы собрать деньги на патриотические нужды. Так, например, община Св. Евгении Красного Креста, известная своими художественными изданиями, издала известный красочный портрет царя работы Б.М. Кустодиева. Портрет, наклеенный на паспарту, стоил 1 рубль, а портрет в особой рамке под стеклом – 4 рубля187. Очевидно, подобные издания находили спрос.

В некоторых случаях на почтовых открытках воспроизводились и тексты речей царя. Так, на одной из них было напечатано выступление Николая II в Большом Кремлевском дворце, оно сопровождалось публикацией известной фотографии императора, на которой он запечатлен в облачении московского царя XVII века. Интересно, что в условиях обращения Николая II к «древней» традиции поездки в Москву оказалась востребованной именно такая репрезентация царя. Она, однако, встречается крайне редко. С самого начала войны император культивировал совершенно иной образ.

Как убедительно показал профессор Р. Уортман, Николай II ориентировался во время своего царствования на некоторые образцы. Это образы «московского» царя, царя-«богомольца» и, наконец, образ «венценосного труженика»188

.

Образы «московского царя» и «богомольца» в какой-то степени использовались и в связи с началом войны, прежде всего во время упоминавшегося уже визита-паломничества в Москву. Но все же доминировал образ «венценосного труженика», который в соответствии с задачами момента еще более милитаризировался, а отчасти и «демократизировался», представлялся все более народным, намеренно-простым.