Траян. Золотой рассвет

— Стоит ли, господин, вновь наступать на грабли? Совсем недавно император принял закон, по которому нет никакой государственной необходимости разыскивать тех, кто следует за Спасителем. Меры следует принимать только тогда, когда будет вскрыта причастность того или иного лица к этому верованию. Когда поступит донос или кто-либо из христиан будет уличен в преступлении.

— Но если причастность будет выявлена, их ждет наказание, – уточнил Лонг.

— Но только в том случае, если они откажутся присягать римским богам и ликам императоров, – возразил раб.

— Ты откажешься? – поинтересовался Лонг.

Эвтерм взгрустнул, кивнул, потом встрепенулся.

— Но всякое публичное оповещение о христианах не одобряется.

— Не принимается в расчет, – уточнил Лонг.

— Пусть даже так, господин, – воскликнул Эвтерм. – Поверь, посещая катакомбы, я не забываю о долге.

Ларций помолчал, осмысливая этот факт, потом погрозил слуге пальцем.

— Смотри, Эвтерм, ты всегда был силен в софистике, но не забывай, что никакой Христос не может избавить тебя от обязанностей верой и правдой служить Лонгам.

— Ах, Ларций, – внезапно воскликнул раб и страстно добавил. – Спаситель не только не избавил меня от долга перед людьми, в частности перед тобой и твоим отцом, но и обязал каждого из нас терпеливо нести свой крест. А забот, господин, у меня полный рот. Старый прокуратор умер, все дела Тит свалил на меня, а тут еще ребенок. За гробницей надо ухаживать. Воспитательница Бебию не помешала бы. Это не спешно, но скоро мальчика надо обучать, а у меня времени нет.

— Что слышно о Сацердате? – спросил господин.

— Люди Ликормы его выследили его. Солдаты городской префектуры попытались взять его, однако он сумел уйти. По непроверенным сведениям отправился в Азию, там его следы потерялись.

Ларций в сердцах ударил крюком о ладонь.

— Так и знал, что проворонят.

— Полагаю не проворонили, а дали уйти. По крайней мере, так утверждают Порфирий и Павлин.

— Эти, наверное, рады?

— Не то слово, Ларций. Они наняли знающего человека, который специально отправился в Азию, чтобы постараться разведать о Сацердате все, что можно.

— Разумная мера, – согласился Лонг.

Некоторое время он молчал, обдумывал что-то свое, потом спросил.

— Может, тебя женить, Эвтерм?

— Не стоит, Ларций. Я, в общем-то, обхожусь…

— Зачем упрямишься! Остепенишься, мне будет спокойней. Стоит ли бегать по катакомбам, ты уже не мальчик.

Эвтерм побледнел.

— Не надо обижать меня, господин. Мы собираемся там не для блуда. Я вполне мог бы найти себе женщину, но память о Волусии удерживает меня.

У Ларция удивленно глянул на раба. Справившись с замешательством, он буркнул.

— Меня тоже.

Вновь пауза. Тишину нарушил хозяин, взглянувший прямо в глаза Эвтерму.

— Тогда скажи, ты пытался? Ну, ты понимаешь, о чем я?.. Даю слово, это останется между нами. Никаких бичеваний.

— Что ты, господин! Только в мыслях.

— Почему же в мыслях? Только не говори, что это деяние порочное, а ты у нас такой святой, такой мудрый, что в силах управлять своими желаниями.

Эвтерм смешался.

— Что ты, господин! Я никогда не считал себя мудрым. К тому же в любви к Волусии с моей стороны не было ничего порочного, ибо сказано – плодитесь и размножайтесь.

Он опустил голову, потом каким-то странным сдавленным голосом признался.

— Боялся, она посмеется надо мной. Если я попытаюсь, ну, ты, Ларций, понимаешь… Если я попытаюсь делом, силой, мольбами, она просто высмеяла бы меня. Не желая оскорбить, а вполне по–дружески. Она сказала бы – Эвтерм, я очень люблю Ларция. Этой обиды я не смог бы вынести. Сотворил бы что-нибудь с собой. Она так любила тебя, что ничего не замечала вокруг. Она как-то сказала – ты такой смешной, Эвтерм. Как же я мог осмелиться? Как мог погубить свою душу?

— Трудно совладать с душой, когда требует плоть.

— Очень трудно, господин, но я привык. Теперь мне легко. Светоч на небесах, на земле пусто, о плоти ли теперь заботиться?

Ларций покачал головой.

— Все у тебя как-то просто выходит. Неужели хватило одного упоминания, что она любит меня?

— Да, господин.

Эти слова Ларций вспомнил, когда, возвращаясь в Дакию, прикупил в крепости, возведенной на правом берегу Данувия и прикрывавшей мост через реку, молоденькую рабыню–дакийку. Выбрал он ее из тех, кого в качестве живого товара гнали в Италию. Толпа была многочисленна, и, к удивлению Ларция, в толпе обнаружились крытые повозки. Пологи были опущены и скрывали от посторонних взглядов счастливчиков, которым не надо было топать до Италии пешком.

Префект поинтересовался у работорговца–грека, невысокого, толстого, жутко бородатого и волосатого мужчины средних лет.

— Кто там, в повозках, прохвост? Кому ты оказал высокую честь добраться до Италии на колесах?

Работорговец громко рассмеялся.

— О, там сущие изюминки, префект. Спелые лиловые сливы, сладкие вишенки, наливные яблочки, сочащиеся сладостным соком груши, вкус которых способен оценить только истинный гурман и поклонник женской красоты. В повозках девственницы, все свеженькие как на подбор. Мы успели отбить их у солдат из Аполлонова легиона.

Бебий изумился.