Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Январь-Июнь

«Как вы относитесь к творчеству Акутагавы?» Восторженно отношусь. К чему там относиться-то? Только восторг.

«Шнуров — это Высоцкий современности? — нет конечно. — А если не Высоцкий, то кто он?» — спрашивают.

Слушайте, неужели у вас есть только две возможности — Высоцкий и не Высоцкий? Я вообще считаю, что Шнуров — это явление сильно раздутое, преувеличенное, явление очень фальшивое. Я без особого пиетета отношусь к тому, что он пишет — и не потому, что здесь вступает какая-то профессиональная ревность (мы, слава богу, работаем в абсолютно разных жанрах). Просто, понимаете, пародируя, высмеивая какие-то черты, он не поднимается над ними, он, в сущности, остаётся в том же пространстве, которое высмеивает. И он, на мой взгляд, очень конформный человек.

«Энтузиазм людей, населяющих Россию в первой половине 90-х, был последним для страны?» Нет конечно.

Тут ещё вопрос: «Каким вы видите будущее России через 20–30 лет?» Через 20–30 лет я вижу Россию примерно в том же статусе, в каком она дивила мир в 60–80-е годы XIX века. Я вижу её, наоборот, совершающий гигантский рывок — отсроченный, конечно, замедленный, но совершенно неизбежный.

Просят лекцию о Набокове. В следующий раз давайте.

«Ваше отношение к прозе Александра Гениса?» Много раз высказывал его.

«Вы как-то тепло отзывались о фильме «Брат» Балабанова, но ведь он просто нашпигован откровенно шовинистическими пассажами. Не могли бы вы объяснить, что вас привлекает в этом фильме, и попутно — в чём главная идея?»

Идея, что появился новый герой — олицетворение пустотности. И правильно почувствовала «Комсомольская правда», что «Данила — наш брат. Путин — наш президент». Кстати говоря, статья Жолковского, на которую я ссылался, называлась не «Пустотность», а «Телега на «славистику». Что касается «Брата» как фильма, то привлекает он меня как раз абсолютно точным социальным чутьём в определении этого героя и таким же точным чутьём в описании среды, которая оказывается перед ним совершенно беззащитной. Ну и стилистика этого фильма мне нравится, киноязык, метафоры: пустой трамвай, пустой Петербург, песня «Мы лежим на склоне холма, но у холма нет вершины». Ну, о чём тут говорить?

«О чём книга Ницше «Так говорил Заратустра»?»

Братцы, правда, вот приходите 23 мая на Ермолаевский, 25 — и вам Ярославский, бывший мой студент, а ныне уже вполне самостоятельный мыслитель, всё расскажет. Если хотите, я там же расскажу, потому что у меня потом всё равно там будет ночная лекция про Гофмана после этого. Если хотите, я вам там всё про Ницше расскажу. К сожалению, это не из тех вопросов, на которые можно ответить за десять минут.

Вот оперативные отзывы пошли: «Вы говорите, что в «крымнаше» проявилась даже не Россия, а нечто адское. Хотите ли вы победить, пусть не лично, а как часть людей, вида?»

Не победить. «Митьки никого не хотят победить». Я хочу это адское загнать туда, где ему место, вот и всё, загнать этих демонов в подсознание. Потому что очень многие люди, которые ими одержимы… Как в известном фильме «Изгоняющий дьявола», из них кричит душа, она кричит: «Спасите меня!» Но эти демоны их сейчас одержают.

«Как вы для себя объясняете антисемитизм Льва Гумилёва?»

Ну, это антисемитизм скорее такой теоретический. Мне Губерман как-то это объяснил: идея химеры, когда малый народ проникает в большой народ и навязывает ему свои ценности. Это метафора химеры из Гумилёва. И образ малого народа — в нём угадываются евреи. Я думаю, что антисемитизм Льва Гумилёва (опять-таки говорю ещё раз — весьма условный) объясняется другим. Для Гумилёва вообще понятие культуры враждебно и понятие интеллигентности враждебно. Он всё время повторял: «Я не интеллигент, у меня профессия есть». Хотя, на мой взгляд, как раз интеллигент — это тот, у кого есть профессия. Его нелюбовь к интеллигенции, несколько шпенглеровское недоверие к цивилизации, к культурности вообще, апология дикости, которая была ему присуща, некоторой пещерности — вот это, по-моему, и предопределило его отношение и к еврейству, и, если угодно, к современности вообще. Он видит в современности некоторое предательство великих идеалов пассионарного прошлого. В этом он абсолютно смыкается с Дугиным и, в общем, с большинством мистиков, с Геноном в частности.

«Как я понял, вы любите Бергмана. Не могли бы вы рассказать про «Фанни и Александра»?» Я не настолько помню картину, чтобы о ней говорить. Если хотите — пересмотрю.

«Сознайтесь, который из Павлов Первых вам убедительнее — эйдельмановский, пелевинский, хотиненковский? И что вы думаете о нереализованной дружбе Павла с Наполеоном против Англии? Был ли у Европы шанс другого развития?»

То, что с Наполеоном можно было «задружиться», наверное, очевидно. Говорят, он даже просился в русскую армию, точно не знаю. Но это вопрос для конспирологов (особенно применительно к Англии) и для любителей альтернативной истории. Что касается того, который из Павлов для меня убедительнее, то тот, который в пьесе Мережковского.