Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Январь-Июнь

Конечно, Фальтер познал истину, иначе не о чём было бы писать роман [«Ultima Thule»], во-первых (а это задумывалось именно как роман). А во-вторых, Фальтер несколько раз упоминает некоторые детали из разговоров Синеусова с женой, которые не могли быть ему известны. Там несколько раз такой намёк проскользнул.

«Пара слов о писателе Вацлаве Михальском. Не всё у него читала, но то, что прочла, мне понравилось».

Вацлав Михальский больше известен, конечно, как редактор издательства и как создатель журнала «Согласие», но он и превосходный прозаик. Некоторые его сочинения (во всяком случае те, что мне известны) в девяностые годы вполне могли претендовать на серьёзное общественное внимание. Я, может быть, пожалуй, и сделал бы о нём подробную лекцию, потому что, понимаете, есть некоторое количество писателей (сейчас, простите, я только отвечу на SMS сложную), есть некоторое количество авторов девяностых годов, которые совершенно прошли незамеченными. Ну, не то чтобы незамеченными, а недостаточно воспринятыми, недостаточно понятыми. Это такие вещи, как роман Анатолия Королёва «Эрон», который, по-моему, кроме меня или Елены Иваницкой, толком никто не прочёл (ну, ещё Андрей Немзер, наверное). Это некоторые тексты Курчаткина. Это, безусловно, большая часть текстов Ильи Митрофанова, рано ушедшего.

Соответственно, Михальский — это один из авторов, которые не были по-настоящему замечены ни в восьмидесятые, ни в девяностые. Сейчас, правда вышло у него собрание сочинений, но тоже я думаю, что о Михальском надо говорить достаточно подробно. Канович ещё входит в число этих авторов — автор «Свечей на ветру», совершенно незамеченный, но любимый профессионалами. Борис Крячко, который умер в самом начале девяностых, по-моему, и был первоклассным писателем. Вот об этих незаметных авторах, создавших великолепные тексты, стоит поговорить. Кстати, мне очень нравится, что «Крепость» Алешковского вошла в короткий список «Большой книги», потому что Пётр Алешковский — он тоже из людей, которые (скажем, «Жизнеописанием Хорька» или «Рыбой») заставили о себе довольно громко говорить в девяностые, а потом что-то случилось. Мне приятно, что он в строю.

«Прошу прощения, что опять прошу залезть в головы кремлёвских идеологов. Они правда не понимают, что либо Сталин, либо Николай II?»

Нет, конечно, они не понимают этого, потому что для них совершенно несомненно одно (вот это такая печальная русская закономерность сейчас) — это попытка подменить вектор масштабом. Для России вообще она не идеологически странная, для неё всегда был важен не вектор, а масштаб. У нас была великая история, и совершенно неважно, в каком аспекте она была великой: великие ли это были зверства, великие ли провалы, ошибки, великие ли подвиги. Всё, что было великим, мы подгребаем к себе, потому что это обладает нашими чертами — бескомпромиссностью, масштабом. А бескомпромиссное ли это самопожертвование или бескомпромиссное уничтожение врагов народа — неважно. Важно, что это по-нашему, по-русски — вот широко так!

Поэтому для них и Сталин, и Гагарин, и Хрущёв, и Маленков (ну, Маленков в меньшей степени, он всё-таки в чём-то сомневался), и Ленин, и Пётр, и Никон, и Тихон — для них всё это в одном строю. Это всё — наша история. А для нашей истории характерна безоглядность и отсутствие сожаления по поводу людского ресурса. И это равно касается и Сталина, и Жукова, хотя эти фигуры друг другу противостояли. Вот это такой апофеоз всего самого дурного, что было в русской истории. И всё самое прекрасное стараются к этому же примазать. Да, для них это действительно одно. Это финальная стадия идеологической деградации. И смею вас уверить, что после этого неизбежно начнётся возрождение.

«Скажите пару слов о «Книге Мёртвых» Лимонова, а то думаю — читать или нет».

Нет, Лимонова надо читать обязательно, что бы он ни писал. Тут говорят, что его книги написаны он безденежья. Неважно. Как раз иногда от безденежья пишешь более искренне. Мне Александр Александров как-то сказал: «То, что сделано по заказу, точнее отражает вашу суть, потому что там вы проговариваетесь против воли, а эти проговорки и есть самые точные». Я, наверное, советовал бы читать всё, что пишет Лимонов.

Другое дело, что я совершенно не готов Лимонова сейчас оценивать, анализировать и читать о нём лекции, потому что Лимонов ничего, кроме гадостей, обо мне уже не скажет. А зачем же мне платить ему другой монетой? Он ожидает от меня, видимо, злости какой-то, а мне хотелось бы обмануть его ожидания. Я хочу о нём говорить только хорошее, а он, к сожалению, не всегда даёт к этому поводы — и возникает некий когнитивный диссонанс. Поэтому, простите, Эдуард Вениаминович, мои разговоры о вас закончены навсегда! Что не отменяет моего глубочайшего уважения и искреннейшего интереса. Просто я не хочу вам доставлять огорчения добрыми словами. Добро вас огорчит.