Траумновелле. С широко закрытыми глазами

Он молча кивнул.

— Обещай мне.

Он привлек ее к себе.

— Ты же знаешь, — ответил он, но в голосе его все еще звучало напряжение. Она взяла его руки в свои и, поглаживая их, задумчиво посмотрела на него. Он знал, что сейчас она думала о других, настоящих приключениях его молодости, в некоторые из которых она была посвящена, так как он, слишком охотно уступая ее ревнивому любопытству, в первые годы их супружеской жизни иногда рассказывал то, что охотнее оставил бы при себе. Потому он почти не удивился, когда она, словно во сне, прошептала полузабытые имена его юности. Но все же для него это прозвучало как упрек, как тихое предостережение.

Он поднес ее руки к своим губам.

— В любом существе, поверь мне, даже если это звучит банально, в каждой женщине, которую, как мне казалось, я любил, я искал лишь тебя. Я знаю это.

Она печально улыбнулась.

— А если бы мне тоже захотелось сначала заняться поисками? — спросила она. Ее взгляд изменился, стал холодным и непроницаемым. Он выпустил ее руки, словно уличил ее во лжи или предательстве, а она сказала:

— Ах, если бы мы только знали! — и снова замолчала.

— Если бы мы знали? Что ты хочешь этим сказать?!

С несвойственной ей жесткостью она ответила:

— Мне все равно, что ты там себе думаешь, любимый.

— Альбертина, есть что-то, о чем ты умолчала?

Она со странной улыбкой кивнула. Он почувствовал, как в нем поднимается волна необъяснимой дикой ревности.

— Я не понимаю, — сказал он. — Тебе едва исполнилось семнадцать, когда мы обручились.

— Мне исполнилось шестнадцать, да. И все же, — она ясно посмотрела ему в глаза, — разве не от меня зависело, что, став твоей женой, я все еще была девственницей?

— Альбертина!

И она рассказала:

— Это случилось на озере Вертхер прямо перед нашей помолвкой. Однажды чудесным летним вечером перед моим окном, тем, которое выходило на огромный луг, возник незнакомец. Мы с ним мило беседовали, и во время нашего разговора, послушай только, какая мысль не оставляла меня: что за замечательный, обворожительный молодой человек, ему стоило лишь сказать слово, разумеется, правильное, верное слово, и я бы вышла к нему на луг и отправилась бы с ним, куда бы он ни пожелал. Может быть, в лес или нет… Было бы даже лучше, если бы мы поехали кататься на лодке по озеру. В эту ночь я отдала бы ему все. Да-да, именно так я и думала. Но он не сказал этого слова, этот замечательный, обворожительный молодой человек — он лишь поцеловал мою руку, а утром он спросил, буду ли я его женой. И я сказала «да».

Фридолин помрачнел и выпустил ее руки.

— А если бы другой пришел к твоему окну, и ему бы пришло в голову верное слово, например… — он задумался, чье имя назвать, но она протянула вперед руку, словно останавливая его.

— Тот, другой, мог говорить, что ему вздумается, ему бы это не помогло. И если бы тем молодым человеком под окном не был ты, — она улыбнулась, — этот летний вечер уже не показался бы мне таким чудесным.

Он усмехнулся.

— Ты так говоришь сейчас, может быть, ты даже так сейчас думаешь, но…

В этот момент раздался стук в дверь. Вошла служанка и сказала, что пришли с Шрейфогельгассе: господину советнику очень плохо.

Фридолин направился в прихожую и, узнав от посыльной, что у советника случился сердечный приступ, пообещал незамедлительно прийти.

— Ты уходишь? — спросила его Альбертина, увидев, как он в спешке собирается, таким оскорбленным тоном, словно он уходит нарочно, чтобы обидеть ее.

Фридолин, бросив на нее удивленный взгляд, ответил:

— Я должен идти.

Она вздохнула.

— Надеюсь, там все на самом деле не так плохо, — сказал Фридолин. — Раньше три кубика морфина после удара ему всегда помогали.

Горничная подала ему шубу, Фридолин рассеянно поцеловал Альбертину в лоб и в губы, словно их разговор уже стерся из его памяти, и быстро вышел.

Глава 2