Траурный марш по селенью Ранкас

– Сеньор префект, я только хотел, чтобы вы видели… Я хотел, сеньор…

Префект шагал перед ним, а он все сжимался.

– Я вас в тюрьме сгною! Вы что вздумали? По-вашему, тут сортир, дерьма навалили?

– Хорошо, – сказал старик, стремясь поскорее испить тысячную чашу униженья. – Теперь я вижу, что жаловаться нельзя. Это преступление.

Префекту очень хотелось ударить его, но он вспомнил о своей гипертонии. Он, слава богу, был не из здешней швали и плохо переносил высоту.

– Эй ты, кретин! Жаловаться не преступление! Преступление наложить всякого дерьма возле префектуры!

– Компания нас довела, сеньор. Вам бы самому увидеть эту Ограду.

– Ничего не знаю. Я не первый год у власти, в разных местах служил, а честного индейца не видел. Вам бы только жаловаться, врать путать да притворяться! Вы – раковая опухоль нашей Республики!

– Сеньор, давление повысится! – угодливо напомнил секретарь, и префект сел.

– Что будете делать с этой мерзостью?

– Я их уберу, сеньор.

– Как уберете?

– Как принес, сеньор.

– Вы что, сбрендили? Нет уж, везите на телеге!

– У нас нет телеги, сеньор, – тихо сказал Фортунато.

– Попросите, чтобы вам дали мусорную машину!

– Нам не дадут, сеньор.

– Ладно, – сдался префект. – Ладно. Гомес, позвоните в районную управу от моего имени, пусть дадут грузовик этим идиотам.

Глава двадцать первая,

читая которую, неутомимый читатель увидит даром, как побледнел судья Монтенегро

Твердо веря, что он еще тысячи часов сможет выбирать из тысяч персиков, судья взял персик короткопалой, пухлой ручкой и погладил его розовую кожицу. Километров за пятнадцать от ночного столика, на котором стояли фрукты, инспектор Галарса и власти Янакочи обогнули гору Парнапачай. Эктор Чакон придержал Победителя. На том же красноватом горном уступе другой Победитель, за двадцать лет до этого, припал мордой к воде. Победителю же младшему попить не удалось. Чакон пришпорил его, посыпались камни. На километр ниже шла толпа и не била в барабаны. Эктор взмахнул платком. Сульписия помахала в ответ выцветшим знаменем Республики. Свежий и сладкий персик не насытил судью. Он взглянул на свои швейцарские часы – скоро ли завтрак. Было без восемнадцати двенадцать последнего утра его жизни. Где-то захлебнулись лаем псы. Судья встал и вышел из спальни. Инспектор Галарса остановился в восторге у семи порогов, с которых срывались вниз воды Уараутамбо.

– Какая красота! – сказал он. – Поистине благословенный край… – И он застыл в восхищенье на бело-черном уступе, на котором за двадцать лет до этого Арутинго повествовал о том, что пришлось претерпеть, когда Электрозадиха сцепилась с Вертипопкой. Полюбовавшись водопадами, инспектор обернулся и помрачнел – внизу, в полкилометре, он увидел темное пятно толпы.

– Не послушались вы меня! – огорчился он.

Власти Янакочи опустили головы.

– Простите, сеньор инспектор, – сказал выборный. – Это другие деревни. Им сообщили еще за неделю, à я не успел отменить приказ.

Галарса избегал сталкиваться с прямым неповиновением.

– Что ж, поехали дальше! – вздохнул он.

Ильдефонсо угодливо подошел к качалке. Судья грелся на солнышке. Подошли и работники. Сульписия стала вынимать занозу из ступни. На тропинке вспыхнула алая рубаха всадника.

– Вон Ремихио! – сказала Сульписия и перекрестилась.

– Эту сволочь, – сказал судья, едва раскрывая губы, испачканные непочтительным соком, – эту сволочь надо проучить. Они другого языка не понимают. – Голос его стал жестче. – Сегодня я сам ими займусь. Тут все чаще уводят скот: Власти Янакочи – скотокрады. Сегодня я их посажу, помяните мое слово!

Чтобы хоть немного замазать прегрешения перед инспектором, выборный раздвинул колючий кустарник на его пути. Из-за высоких камней вынырнули крыши поместья. В эту минуту с другой стороны в поместье влетел взмыленный конь – и с него спрыгнул всадник в желтой, пропотевшей под мышками рубахе. Лала Кабьесес пробежал по коридорам и ворвался, еле дыша, во Внутренний дворик, где грелся на солнышке судья.

– Сеньор, сеньор! – кричал он из последних сил.

Судья обернулся. Человек в желтом размахивал бумажкой, и по ее цвету человек в черном понял, что это беда.

– Читайте, сеньор! – крикнул Кабьесес. и протянул ему листок.

Тогда судья понял великую силу писаного слова. Несколько строк, сбивчивых и безграмотных (судья не сразу угадал, что значит «бита»), несколько фраз безвестного и темного литератора так потрясли его, что он побледнел. В прежние годы, когда безденежье гоняло его с места на место, в годы ученья, в тяжкие часы библиотек, судью не оставлял равнодушным чувствительный слог Варгаса Вилы. Однако ни «Цветок в грязи», ни «Девушка с фиалками» не волновали его так сильно, как эти строки. Он посерел. Мы не знаем, стихи или прозу создал неведомый мастер, но он сумел добиться того, что суровый судья уподобился цветом дешевой бумаге.

– Что случилось, дон Пако? – встревожился Арутинго.