Трав медвяных цветенье (СИ)

Один раз только недоуменно моргнул Стах. Как-то странно священник во время венчания имя Гаты выговорил… так как-то уж очень протянул долго… ну, да читал он плавно, звуки сливались, да и голос у него уже был старческий, чуть дребезжащий… Старый был иерей. Потому, когда послышалось Стаху: «Венчается раба Божия Гаафа…» – не обеспокоился он, и внимания не заострил, и пропустил словесную закавыку мимо ушей… Ну, пусть Агаафа… Всё равно ведь Агафья! Гата несравненная!

А Гназды и вовсе ничего не заметили. Гаафы этой все дни как не было. И никто её не поминал.

С бело-злато-парчовой невестой выстоял Стах всё венчание, ощущая свет Божественный, чувствуя осеняющее крыло благодати… И проникся помыслами добрыми… И внутри, в душе – клятву себе дал: всячески крепить и лелеять блаженный этот союз и до гроба сохранить-сберечь чистоту его и безупречность.

И – так и сохранил и сберёг бы – коль задумал. Твёрдый был парень!

Ан – не уловил, что рядом с ним иное сердце бьётся – не то… Подавал, поди… подавал Господь знаки! – но отшибла чутьё абрикосовая мякоть…

Так и вышел из храма об руку с невестой под кисейной трёхрядной фатой…

Тут уж новобрачных весёлая да балагуристая толпа окружила. Повела к самой нарядной телеге, усадила чинно-торжественно, хоть и с прибаутками. Ещё туда ж усадили отца Стахова и мать посаженную, то бишь, тётку Яздундокту. А от невестиной родни – понятно, Дормедонта Пафнутьича с супругою, которая так же ничем не напоминала влекучее личико Гаты. Потому и в телеге свадебной молодой вёл себя строго-благопристойно. Уж как хотелось ему край фаты тройной приподнять и глянуть на то личико – не посмел. Не положено. Да и молодая, точно прозревая обуревавшие его порывы, край фаты цепко пальцами придерживала. Так и поехали от церкви – в полном нестрастии… да и неведении.

Следом двинулись телеги, менее изукрашенные, зато более живым игривым народом битком набитые: дружками-подружками и прочей роднёй. Там резвилась молодёжь, сыпали шутками, хохотали, острословили, покрикивали, повизгивали, песни запевали.

Братья-брательники Гназды охотно веселье разделяли. Все они были женатые солидные мужики, имеющие детей, но здесь, вдали от привычной жизни, вспомнили они прежние забавы и вошли в раж. Увлеклись Гназды… Отпускали словечки кучерявей овечки. Девкам мигали. Баб попихивали. Но – всё в меру. Чтобы – без скандала.

У двора Дормедонтова, с телег сгрузившись, всей толпой устремились гости в дом. Валом народ повалил – чуть двери не вышиб. Молодых князя со княгиней, однако ж, первым делом на почётное место препроводили. Рядом устроили посаженных родителей. А там – вся свадьба хлынула за столы. Загудело, зашумело, заходило водоворотами море людское. Но – море морем – а положенный порядок был соблюдён: мужская сторона с женской строго разделялись. Вот друг против друга – это пожалуйста. Моргай себе. А рядом – ни-ни!

– Горько! – сходу завопили радостные Гназды, едва за стол уселись. Поддержка от братцев – понял Стах. И, поднявшись во весь рост, обернулся к оробевшей княгине. Хотел одним движением фату с лица отвести, да молодая сжала край фаты что было сил и всхлипнула. Стах смутился, растерялся.

– Через фату лобызай, – подсказал благожелательный Дормедонт Пафнутьич, подобострастно в глаза зятю заглядывая, – стыдится девка…

– Непорядок! – подали голоса бдительные Гназды – да в этот миг каждому из них расторопные сыновья Дормедонтовы плеснули в чарки хмельной медовухи.

Стах наклонился к белой кисейной завеси и осторожно-бережно поцеловал слабо ощутившиеся под тканью губы… Через три слоя кисеи много не ощутишь… Хоть бы один… И кто это сказал, что кисея тонка-прозрачна?!

Вновь зашумела свадьба, и брага полилась в чарки с царской щедростью. Разомлела, расслабилась мужская сторона. Да и женская чопорность забыла, болтать-похохатывать начала, заёрзала, задвигалась, глазами заиграла…

Кабанчика порубив, пирогов натрескавшись, осоловела свадьба, пояса на тугих животах развязала, кафтаны настежь распахнула. И опять, всё рьяней и выше, поднимались чарки за здоровье и счастье молодых князя со княгиней, за родителей и за будущее потомство. И чаще, чем прочим, подливали услужливые ребятки зелена вина крепко гулявшим Гназдам.

Стах чинно сидел рядом с парчовой невестой, жадно поглядывал на кисейные складки и ласково пожимал ей руку под столом. Рука была недвижна и холодна. Молодая сидела, как каменная.

– Горько! – опять взревели Гназды и грохнули чарками о стол. Опять Стах всей свадьбе на обозрение встал с места и княгиню за собой потянул.

– Не бойся… – шепнул ей тихо, коснувшись узорного края фаты, – откройся…

Молодая судорожно ухватилась за этот край и прижала к себе. Пришлось Стаху опять довольствоваться кисейной нежностью.

– Это что ж за уклад?! – возмутились Гназды, – что за кислятина вместо сласти! Эдак до заката не сведём!

– Успеется! – завозражали гости степенные, да спокойные, да, особливо, ко Гназдам приставленные, – чего торопиться? Пусть пообвыкнется.

Не соглашались упрямые Гназды, и брага не валила их с ног: