Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

Я пошел к парку. Воды в канаве меньше, поэтому перепрыгнул. За поляной воронки. Над одной воронкой синий дымок. Там ребята курят. Колька с Сережкой, а еще к ним ходит моя молочная сестра – Ирка. Молочная, потому что ее кормили молоком моей мамы. Ей курить не дают. Девчонка. Она смотрит, как большие ребята курят. Мне тоже не дают. Ребята собирают окурки, вытряхивают из них остатки табака. Им еле-еле хватает на одну самокрутку. Сережка докуривает скрученную из газеты цигарку. Это дядя Ваня так называет самодельные сигаретки.

У нас все курят. И папа, и мама, она, правда, говорит, что так – балуется, а папа курит «Шипку» и «Лайку», а Прокопич курит «козью ножку». Он делает из газеты воронку, и загибает ее в форме трубочки, и насыпает махорку из пачки. У махорки желтый едкий дым. Но Прокопичу нравится.

Я присел на краешек воронки и поболтал ногами.

Сережка коротко глянул на меня.

– Мамки там нету?

Я оглянулся на наш забор. Сережкина мать сердцем чует, когда он идет курить, и бежит следом с полотенцем – гонять! На улице никого не было, и я сказал:

– Нету. А мне дадите?

Я подумал, раз уж нашел бомбу, то покурить-то мне можно.

– Самим мало, – сказал Колька. – Я хотел у отца «Казбек» стибрить, а он заметил, чуть ухо не оторвал. Твой что курит?

– «Шипку», – сказал я.

– Ну, стяни у него пару сигарет, одна – твоя.

– А у Прокопича махорки много. У него сто пачек на окне. Можно взять, он не заметит.

– Ну, принеси и покуришь.

Колька с Серегой посмотрели с намеком «слабо?». Я вскочил и припустил к дому Прокопича.

Тетя Таня еще не пришла с керосином. Из сарая доносилось ширканье рубанка. Я заскочил на веранду. Махорочные пачки горкой были сложены на подоконнике. Рядом также горкой лежали спичечные коробки с самолетом на этикетке. Я схватил кусок газеты, одну пачку махорки и коробок. Запихнув все в карманы шортов, помчался обратно в парк.

Прибежав к воронке, я вывалил добычу.

– Вот.

Ирка бегала по полю и плела венок из одуванчиков. Увидев меня, она подошла, наблюдала, как Колька свернул «козью ножку» и насыпал в нее махорку.

– А мне дадите?

– Вот еще!

Ирка обиделась.

– Ефли не дадите, я маме скаву, а она вафим мамам… а ефли дадите, не скаву.

– Вот ябеда! – Сережка погрозил ей кулаком.

– Махорки много, – сказал Колька, – всем хватит!

Он сделал большую «козью ножку». Маленькая никак не получалась. И протянул мне:

– Держи. Как подожгу, тяни в себя как можно глубже.

От «козьей ножки» пахло бумагой, чем-то пряным, а газета липла к языку. Чиркнула спичка, огонь облизнул золотистые зернышки махорки, я потянул в себя…

Сперва зажгло горло, но я упорно тянул дым. В какой-то момент жжение сменилось онемением, вдруг дыхание сперло. И я не мог уже ни вдохнуть, ни выдохнуть. В глазах замельтешили оранжевые пятна. Меня согнуло пополам, и желудок выложил на траву макароны с котлетой. Пока я приходил в себя, Колька подобрал выпавшую из моих пальцев «козью ножку» и протянул Ирке:

– На, тяни!

Она замахала руками и с криком:

– Дулаки! – и убежала.

С тех пор меня совсем не тянет курить.

Клингенталь – Москва – Сочи, 2012 г.

Ингвар Коротков

Король с клюкой

Лезвие «канадки» – хоккейного конька, – притупившееся от долгого использования в состоянии еще взрезать потускневший старый лед на вираже, поднимая фонтаны, волны радужного ледяного крошева мыслей, чувств, воспоминаний. И там, под этой старой, застывшей, тусклой серостью вдруг ослепительно вспыхивает синью чистой, брызжет в глаза снегами прошлого, счастьем настоящим и радостью души…

Коробку хоккейную из досок – добротную, крепкую – воздвигли рядом с первым в авиагородке пятиэтажным кирпичным домом – с газом!

Уходили в прошлое керогазы, титаны, примусы и керосиновые лавки…

Соорудили офицеры в свободное от службы время настоящее поле для ледяных ристалищ. Да и просто для мелкотни сопливой – на коньках покататься. Много ли других развлечений в крошечном летном городке, скованном зимними снегами…

Командовал всем отец Игорехи Коробкова, майор. Привозили вкусно пахнущие, исходящие смолой новенькие доски, копали ямки под столбы, колошматили молотками, приколачивая доски.

Зимними вечерами хоккейная коробка превращалась в эдакий бомондовый променад – гоняли на коньках, кокетливо сбивая с ног взрослеющих девиц, невинно подхватывая их за обозначившиеся талии. И те были ничуть не против.

Качались от ветра фонари над бликующим льдом, смех и крики тревожили леса, дремлющие окрест гарнизона в зимнем оцепенении, закручивались под скрежет коньков на виражах лихие любовные романы – самые первые, которые дороже всех последующих…

А днем, после занятий в школе, тренировалась школьная хоккейная команда, организованная все тем же неутомимым майором Коробковым.