Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

Теперь он выпивал с местными пьяницами – Колянчиком и Сергеичем. Когда дочери не было, таскал их в квартиру.

Верка эту лавочку прикрывала, ей было стыдно перед соседями, и в десятом классе она поменяла квартиру.

Нового адреса она не оставила.

Ходили слухи, что у Верки все хорошо: поступила в университет, на юридический. Она всегда мечтала стать адвокатом.

Ну а больше о ней я не знала.

Встретились мы совершенно случайно спустя, кажется, лет сто или двести. Точнее, спустя лет двадцать пять.

Она окликнула меня при входе в метро:

– Ты? Неужели?

Я обернулась. Верку я не узнала – дамой она стала роскошной! Высокая, стройная, с шикарной прической, прекрасно и дорого одетая, она стояла напротив меня, и мы разглядывали друг друга.

– Вот, – смущенно сказала она, – вчера сдала в сервис машину! И в первый раз лет за десять – в метро! Ты свободна? Может, пойдем поболтаем?

Я была не очень свободна, но, конечно, пошла.

Мы сели в уютном кафе и заказали по кофе.

И потек разговор. Верка стала адвокатом, успешным и дорогим.

– Недешевым, – засмеялась она, – не всем по карману.

Выходила дважды замуж, но семейная жизнь не сложилась. Первый муж оказался «врун, болтун и хохотун», как сказала она. С ним было весело, но ненадежно.

– Ну, а второй… – Верка грустно вздохнула, – пьяница. А мне хватит на мою жизнь одного!

Я кивнула, но спросить не решилась.

– Мама в порядке, – докладывала Верка. – Живет там же, с мужем все хорошо. Сын у них получился прекрасный! Я, разумеется, наезжаю – не часто, но раз месяца в три.

И Верка почему-то вздохнула.

– Папаша мой жив, – она отвела глаза, – совсем, правда, спился… Я столько билась… Ты даже представить не можешь! Лечила, пугала, из дома выгоняла. Все бесполезно.

– А где он? – осторожно спросила я.

– У меня, – вздохнула Верка. – А где же еще? Так и живем. А куда я его дену? – вдруг удивилась она. – Ну не на помойку же, правда? Жизнь он мне портит, конечно… но не о том разговор! Есть у меня человек, но! К себе привести я его не могу. Противно и стыдно. А что у тебя? – оживилась она.

Я рассказала: муж, дочь, работаю в школе – учителем.

– Да? – она удивилась. – Ты, и учитель? Странно как-то!

– Вер, – решилась я. – А почему ты его… ну, не отделила? В смысле, отца? Купила бы квартиру, ну и…

Она долго молчала:

– А что, непонятно? Я ведь… и так… виновата.

Больше мы эту тему не поднимали.

Потом Верка рассказала про детей. Дети вроде и неплохие, но… Сын – дурачок, живет с теткой на двадцать лет старше его. Ты представляешь? Воспитывает ее детей чуть младше себя! А дочь – идиотка! Верка снова вздохнула. Ну эта вообще… Нашла эфиопа и с ним уезжает! Представляешь, в Эфиопию, в Африку! А там нищета и болезни! И куда несет эту дуру? Здесь у них все! Понимаешь? Говорит, что любовь…

Верка отвела глаза и посмотрела в окно:

– Сын живет с той неплохо. Но видеть эту бабу я не хочу! И в гости к ней ходить, и принимать ее у себя! Ты меня понимаешь?

Я кивнула. Верку я понимала.

А потом осторожно поинтересовалась:

– Вер! А может… Ну, повлиять как-то? На него, на нее? В смысле, на дочь? Не разрешить, остановить, пригрозить? Правда ведь – Африка! И там сейчас неспокойно! А сын, – я задумалась, – может, познакомить его с кем-нибудь? С хорошей девочкой, например! Таких ведь кругом и повсюду!

Верка помолчала с минуту, а потом покачала головой:

– Нет, Наташка! Знаешь, что я поняла? Нельзя влиять на чужую судьбу! Нельзя вмешиваться, нельзя перекраивать ее под свои представления и собственное лекало! Каждый должен прожить так, как отпущено. Или так, как он хочет! Иначе…

Она замолчала и снова посмотрела в окно:

– А иначе… Я-то знаю, как бывает иначе! За все заплатила, – бывшая подруга перевела взгляд на меня: – Ну! Ты согласна?

Я была не очень согласна, но почему-то кивнула…

Александр Дорофеев

Гусик

Это только кажется, что ничего нет

Иных видишь сидящими, едящими или большей частью лежащими, а Гусик напоминал неугомонную птицу, вроде стрижа, который, кажется, только и делает, что носится над землей.

Ранней весной в середине шестидесятых он влек меня от Красных Ворот на Абельмановку. Точно было солнце и капель.

Путь усложнялся, поскольку Гусика притягивали все ближайшие газетные ларьки.

В тени высотки на Каланчевке напротив Лермонтова – может, того еще и не было? – он распахнул свежий номер «Огонька». На ослепительно-глянцевой странице протянулась узенькая черная колонка, некая струйка утекающей зимы – «метели летели, метели мели»…

Он быстро пробежал глазами первое свое стихотворение, напечатанное в таком большом журнале: «Конечно, могли бы побуйствовать и на целый разворот», – усмехнулся вслед скоро уставшим метелям и превратил журнал в подзорную трубу, куда, пожалуй, уже стремились другие ветры, вроде осеннего листобоя, и мерещился поблизости то ли памятник Михаилу Юрьевичу, почти ровеснику, то ли сам небесный охотник Орион, взиравший с небес на беглых недопесков.