Травяной венок. Том 2

– Я глава сената, Публий Человек-Волк, и считаю, что в моем возрасте я уже доказал без тени сомнения, что могу делать то, что хочу, поскольку когда я делаю что-либо, я всем сердцем стремлюсь к добру и к соблюдению интересов Рима! А теперь, жалкий, ничтожный червь, сядь на место и не высовывай голову. Потому что я не считаю, что эта часть твоего организма хорошо прикреплена к твоей шее! Кем ты себя вообразил? Ты сидишь здесь на особом кресле только потому, что у тебя есть деньги, чтобы подкупить выборщиков!

Красный от гнева, Лупус попытался было открыть рот.

– Не делай этого, Лупус! – прорычал Скавр. – Сиди тихо!

Затем Скавр повернулся к Гаю Марию, который сидел выпрямившись на своей скамье; никто не мог бы сказать, что он чувствовал, когда его имя было обойдено.

– Вот перед вами великий человек, – сказал Скавр. – Одни боги знают, сколько раз за мою жизнь я ругал и проклинал его! Только боги знают, сколько раз я желал, чтобы его никогда не было! Только боги знают, сколько раз за мою жизнь я был его злейшим врагом! Но время бежит все быстрее и быстрее, и нить моей жизни становится все более тонкой и непрочной. И я обнаружил, что вспоминаю с привязанностью все меньше и меньше людей. Это не только фактор, связанный с возрастающим ощущением присутствия смерти и угасанием жизни. Это и результат накопленного опыта, который говорит мне, кого стоит вспомнить с привязанностью и любовью, а кого – нет. Кого-то я любил больше всего, теперь я этого не ощущаю. Кого-то я ненавидел больше всего – я чувствую это до сих пор.

Прекрасно зная, что Марий сейчас смотрит на него и глаза его блестят, Скавр намеренно не смотрел назад, он знал, что если сделает это, то рассмеется. А эта речь должна была прозвучать от всей его души и от всего сердца. Острое восприятие юмора могло привести к ужасной обиде!

– Гай Марий и я всегда оказывались вместе, – произнес он, в упор глядя на обозленного Лупуса. – Я и он сидели в этой палате бок о бок еще задолго до того, как ты, Человек-Волк, надел свою взрослую тогу. Мы боролись и скандалили, таскали и толкали друг друга. Но мы также вместе сражались против врагов Республики. Мы видели трупы тех, кто хотел разрушить Рим. Мы стояли тогда плечом к плечу. Мы смеялись и плакали вместе. Я повторяю. Перед вами великий человек. Великий римлянин!

Скавр спустился и стал перед дверьми.

– Как Гай Марий, как Луций Юлий, как Луций Корнелий Сулла, я теперь убежден, что нам предстоит ужасная война. Еще вчера я не был в этом уверен. В чем причина перемены? Одним богам известно. Когда установленный порядок вещей говорит нам, что дела складываются определенным образом потому, что так они и шли в течение долгого времени, нам трудно изменить свои ощущения, и наши ощущения затемняют наш разум. Но затем в малейшую долю времени пелена спадает с наших глаз, и мы начинаем видеть все ясно. Так случилось и со мной сегодня. И с Гаем Марием тоже. Возможно, это произошло и со многими из нас, сидящими в палате. Сделались видимыми тысячи мелких знаков, которых мы не замечали вчера.

Я решил остаться в Риме, поскольку знаю, что буду более всего полезен внутри его главного политического органа. Но это не было бы верно для Гая Мария. Если – как и я! – вы были не согласны с ним гораздо чаще, чем соглашались, или же – как Секст Юлий! – связаны с ним семейно-родственными отношениями и чувствами, все вы должны признать – как и я признаю! – в Гае Марии исключительный военный талант и то, что его опыт в этой области значительно богаче, чем у нас всех вместе взятых. Я не был бы обеспокоен, если бы Гаю Марию сейчас было бы девяносто лет, и он перенес бы три удара. Я бы точно так же стоял здесь и говорил то же самое, что говорю сейчас. – Если человек может сопоставлять слова и идеи так, как это делает он, то мы должны использовать его там, где он проявил себя во всем блеске – на театре военных действий! Сдержите вашу нетерпимость, отцы сената, Гай Марий находится в том же возрасте, что и я, и единственный удар, который он перенес, случился с ним десять лет назад. Как ваш глава сената, я твердо заявляю вам, что Гай Марий может служить старшим легатом при Публии Лупусе и найти своим многочисленным талантам достойное применение.

Никто ничего не сказал в ответ. Все затаили дыхание, даже Секст Цезарь. Скавр сел между Марием и Катулом Цезарем. Луций Цезарь взглянул на эту троицу, затем прошел вдоль того же ряда к дверям, возле которых сидел Сулла. Их глаза встретились. Луций Цезарь почувствовал, как часто забилось его сердце. О чем говорили глаза Суллы? Столь многих вещей невозможно передать словами.

– Публий Рутилий Лупус, я предоставляю тебе возможность добровольно принять Гая Мария в качестве твоего старшего легата. Если ты откажешься, я поставлю вопрос перед палатой о разделении между вами власти.

– Хорошо, хорошо! – крикнул Лупус. – Но не единственным моим старшим легатом! Пусть он разделит этот пост с Квинтом Сервилием Цепионом!

Марий закинул голову и захохотал.

– Дело сделано – Октябрьского Коня запрягли вместе с клячей!